Внутренним чутьем я вычислил направление следующей атаки. Очередной глюк мог запрыгнуть в улицу-трубу из десятков треугольных дыр, но запрыгнула она именно там, где я ее ждал. И как раз в этот миг гравитационная воронка накрыла нас окончательно.

Бабушка в черных туфельках, с нелепыми косичками, бежала по потолку, вверх ногами, как муха, а прикрывавшие меня Гвоздь и Хобот не успевали задрать головы вместе с прицельными планками, я их опередил…

– Еще одна! Справа еще одна!

Эту не удалось подстрелить сразу. Было немного жутко наблюдать, как половина бабушки встает, опираясь раздробленной рукой на собственные внутренности, оскальзывается на чем-то зеленом, желеобразном, совсем не похожем на человеческие кишки, и упорно раскручивает торчащий из-под коротенького передничка хвост…

– Дьявол, да убейте же ее!

Деревянный ударил прямой наводкой из палинтона. Три мины разорвали улицу-трубу пополам. Выяснилось, что мы висим в сотне футов над землей, точнее – над переплетением других труб-улиц, и по ближайшей, наклонной, с пугающей молчаливой настойчивостью к нам семенят еще несколько старушечьих фигурок.

– Гвоздь, огонь веером! Все отходим вниз, к площади!

Первый стрелок Хлор обожает свою пушку, стрельба ему доставляет истинное наслаждение. Он тут же выскочил на край опасно подрагивающей трубы и шарахнул по настырным глюкам. Шарахнул так, что обе наклонные трубы, повисшие чуть ниже, рассыпались на куски.

Еще ниже на две неровные части развалился морщинистый конус, в котором соединялась целая гроздь узких улочек. Орудие проделало колоссальную брешь в теле города, отовсюду доносился скрип и стон его рвущихся нервов и сухожилий. Зашатались даже далекие шпили. Противоположный край нашей трубы, оторванный взрывом, удалялся, раскачиваясь, словно втягивался в материнское тело общей городской сети. Из него сыпались куски неказистой мебели, ошметки туземной одежды, их бестолковый домашний скарб. Улица искала, куда присоединиться. Так всегда случается, когда случайно рвется кишка, они быстро усыхают, а затем дают новые побеги в новом месте.

– Эй, парни, вытащите меня, я застрял!

– Эта гадина убила Рыбу!

Теперь я заметил, что Гвоздя тоже задело. Задело не только корпус его машины, но пробило бронированный щиток и полоснуло по руке. Индикатор транка на процессоре Гвоздя показывал бешеный расход. Он накачивал себя обезболивающим, чтобы продолжать стрельбу и не выпасть раньше времени в осадок.

– Гвоздь, как ты?

– Все в норме, снял еще троих!

– Вот она, тварь! Ползет снизу, по отвесу!

Он жахнул из всех стволов, слишком сильно, забыв, что вектор гравитации сместился. Шипованные копыта его шагателя оторвались от бородавчатого пола улицы, отдачей машину швырнуло назад, прямо на нас. Вместе с Гвоздем едва не свалились Деревянный и Мамонт, они вопили и матерились, а в рваное отверстие трубы вползал лиловый туман и красная пыль от соседних разрушенных улиц.

Последняя старушка упала рядом. Она умирала совсем не так, как человек. Это походило больше на отчаянные рывки пробитого парового двигателя. Кукла, созданная чужим разумом, приподнималась на бледных ножках, ее смертельно опасный хвост вздрагивал, распрямлялся над мусорными кучами, щелкал легонько и снова опадал. Старуха пристально изучала нас серыми глазами, полными слез, но слезы не капали и не стекали по ее сморщенным нежным щечкам. Потом она упала лицом вниз; в ее узкой спинке, затянутой в корсет, зияла рваная дымящаяся дыра. Кроме того, миной ей оторвало половину затылка. На срез внутренности ее черепа походили на зеленоватое желе, каким кормят в карантине на дрейфующей базе.

Глюк полежал немножко и снова начал вставать. Черный хвост торчал из того места, где у человека копчик. Я непроизвольно поставил визор на запись и позже четыре раза прокрутил этот момент, до того, как Хобот саданул в нее в упор из огнемета.