Но вскоре и они стали мало-помалу покидать город в поисках лучшей жизни. Постепенно город почти обезлюдел и выглядел заброшенным приютом для сумасшедших, стариков и сопливых детей.
Причудливо петлявшую широкую реку Ердань при строительстве великого пути то ли в Сибирь, то ли в Индию кое-где укротили шлюзами, плотинами и прямыми, как выстрел, каналами, в результате чего Лотов холм, на котором дом на дом, стена на стену, крыша на крышу - громоздился Город Палачей, превратился в остров, чем и довершилось его отчуждение от городка, расползшегося ветвистыми песчаными улицами и бревенчатыми домишками по всхолмленной равнине, покрытой чахлыми рощицами, которые уныло тянулись на север и на восток, где, по словам спивавшихся отставных капитанов и железнодорожников, они впадали в настоящие непроходимые леса, изобиловавшие зверем, птицей и беглыми каторжниками, которые плутали в умопомрачительных пустынях тайги со времен Ивана Грозного и Петра Великого.
Стоявший некогда на этом месте заброшенный монастырек служил местом глухой ссылки и заточения для опасных государственных преступников, а с середины ХIХ века - каторжной тюрьмой, которую в 1906 году попытались взять приступом отряды бродячих повстанцев, вдохновленных революцией в Москве. Затея эта, однако, провалилась. Стражники и заключенные, вооруженные винтовками, самодельными пиками и просто дубьем, отбили все штурмы и выдержали длительную осаду, питаясь истощенными крысами и умирая от цинги и огнестрельных ран. Прибывшая наконец подмога, избив и разогнав бунтарей, обнаружила в тюрьме пятерых изможденных стражников и каторжников, еле державшихся на ногах и неотличимых друг от друга ни зверским обличьем, ни окровавленными лохмотьями. Офицер правительственных войск был потрясен тем, что заключенные заодно со стражниками сражались против мятежников, и даже не удержался от неуставных слез умиления, - на что раненый начальник тюрьмы глубокомысленно заметил: "Свободу защищают не до последнего стражника, но до последнего каторжника".
Об одном он жалел (но знала об этом только его дочь Гавана) - что не успел завершить строительство Города Палачей, Великой башни, и сейчас тем, кто смотрел на Лотов холм из-за реки, казалось, что перед ними гравюра Брейгеля, который, похоже, нарочно запечатлел стройку в разгаре, а не довел ее до конца.
"Все люди на земле имели один язык и одинаковые слова. Двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар долину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а асфальт вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню высотою до небес; и сделаем себе имя, чтобы мы не рассеялись по лицу всей земли. И сказал Яхве: вот один народ, и один у всех язык; это первое, что начали они делать, и не отстанут они от того, что надумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Яхве оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя: Вавилон, и оттуда рассеял их Яхве по всей земле".
Может, так и должно было случиться? Может, и не суждено было ему завершить строительство башни? Может, недаром посмеивалась Гавана над деревенскими представлениями отца об истинном Граде как месте, которое можно охватить одним взглядом с высокой башни? "Да они ведь и сами не знали, что строили, - говорила она. - То ли город, то ли башню".
И все-таки ему было жаль, что не удалось довести дело до конца. А теперь ясно, что это и невозможно, и никому не нужно.
Выходит, пора. Остались руины и имя. Довольно и этого.
Никто не знал, что Великий Бох провел всю ночь на верху Голубиной башни, но уже наутро все знали, что он собрался умирать. Сам. Как только.
А ведь еще живы были люди, которые помнили, пусть смутно и чаще со слов других людей, о его первой любви и возвращении Великого Боха в Город Палачей вскоре после Первой мировой войны. Во всяком случае, Жуков по прозвищу Жук клялся, что и сейчас может перечислить фильмы, которые смотрел гимназист Бох, и указать кресла в завешанном паутиной кинотеатрике, а тогда - среди пылающего алого бархата и золота кресел, где он впервые пожал руку и поцеловал госпожу Змойро. |