- Счастье, - сказала Малина, глядя на свой пустой стакан. - А что счастье? От счастья толстеют.

Страх с первого взгляда

Поскольку в Городе Палачей не принято было глубоко заглядывать в предысторию человека, а свою историю всяк мог рассказать по-своему, как ему заблагорассудится, поэтому начало Великого Боха возводили к той поре, когда сюда в ссылку приплыли князья Евгений и Анна Нелединские-Охота.

Молодой князь Нелединский-Охота в конце 30-х годов XIX века прибыл в городок на Ердани вовсе не по своей воле. Он был замешан в заговоре офицеров, которые 14 декабря 1825 года вывели свои полки на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге и потребовали введения в России республики. Бунт был подавлен. Главарей заговора повесили. Сообщников отправили в Сибирь на каторгу. Мелкую сошку рассовали по подмосковным - под присмотр бабушек и старичков, великих мастеров изготовления ароматических водок, излечивавших от вольтерьянства в считанные месяцы.

Нелединский-Охота не числился ни среди главарей, ни среди рядовых якобинцев. Но некоторые собрания заговорщиков проходили в его загородных имениях, со многими из участников бунта он дружил и письменно сочувствовал их идеям вселенского братства. Богач, поэт-дилетант, завсегдатай модных салонов и поклонник юных актрис и особенно актеров (он был подвержен тому, что французы с присущим им безразличием к точности называли le vice allemand), иные из которых находились у него на содержании, и предположить не мог, как печально обернется для него это большое русское приключение конца 1825 года. Когда при личной встрече император спросил что-то о его стихах, воспевающих бесполую красавицу Революцию, Евгений Николаевич с тонкой улыбкой заметил: "Государь, поэтам ложь удается всегда лучше, чем правда". Царь оценил bon mot. Царю понравилась и молоденькая жена Евгения Николаевича, с которой он беседовал отдельно и оставил на сей счет запись в дневнике: "Обладая пылким воображением, она любит прекрасное, но осмеивает Бога".

Следствие тянулось долго, и когда Нелединский-Охота уже начал терять терпение, последовало высочайшее решение - отправляться на реку Ердань начальником чуть ли не с неограниченными полномочиями. Ни высылки за границу, ни родной подмосковной, - Вифлеем, о котором только и было известно, что там исстари селятся все уходящие на покой русские палачи. Помимо политического, в высочайшем решении был и нравственный подтекст: высший свет давно был, мягко говоря, смущен поведением и высказываниями прелестной княгини Нелединской-Охота, которая, кокетливо называя себя царицей метиленской и сафической жрицей, выступала за женское равноправие и меняла любовниц чаще, чем ее муж - любовников. Обе столицы вздохнули с облегчением, когда экстравагантная парочка отправилась в края, куда Макар гонял только других Макаров.

Дороги тогда были не лучше, чем сейчас. Они выехали огромным обозом, потряслись изрядно на колдобинах почтовых трактов, пока наконец не пришло время грузиться на суда, отправлявшиеся в Вифлеем. Впереди на небольшом, но уютном колесном пароходике путешествовали супруги, на баржах следовал их груз, причем отдельная баржа была отведена под их экипажи. Поскольку Анна Станиславовна считала себя принадлежащей к лагерю романтиков, она ездила в ландо-стангопе, запряженном двумя разношерстными лошадками; и по этой же причине она любила облачаться в фиолетовые сюртучки, розовые или лиловые жилетики, пейзанские шляпки, цветные ленты, носила три браслета на одной руке и один браслет - на другой. Она была blonde cйndree, как Юлия д'Этанж у Руссо, хотя тетки и называли ее русой. Испытания сделали Евгения Николаевича истинным классиком. На отдельной барже плыли купленные по его настоянию трехместный кабриолет, вороные лошади и короба со всяческим охотничьим припасом, а также с приборами и инструментами: в вифлеемской глуши он решил призаняться науками, какие, черт возьми, подвернутся. Галстук простого тонкого батиста, сколотый неброской бриллиантовой булавкой, - это было все, что выделялось в его наряде.