Охранник посмотрел на меня, усмехаясь, и поднял с полки журнал.

— Имя? — Спросил он.

Его голос был сиплым и свистящим, как сквозняк в камере.

— Джон Рипли. — Ответил я, тут же добавив: — Номер 13448. — Я уже бывал в этих местах не раз и точно знал, что к чему.

Охранник покосился на меня, кивнул Деду и тот ушел. Теперь я поступал в распоряжении «тюремщиков». Ко мне подошел высокий парень с жилистыми руками и резко дернул на себя, что я чуть не повалился на пол. Я знал, что здесь не Гранд Отель, но привыкнуть к рабскому обращению, было не просто.

Мы прошли в комнату, где сидел начальник тюрьмы, мистер Кларксон, которому уже сообщили о моем прибытии.

— О, Джон Рипли! — С надменным дружелюбием улыбнулся он.

Сопровождающий остался стоять в дверях, а я сел на жесткий стул, напротив стола Кларксона.

— Почему ты снова попал сюда?

«Будто, тебе это неведомо?» — Подумал я.

— Статья 14, часть 2. — Ответил я, опустив голову.

Кларксон кашлянул.

— Уже пятый раз за год. А еще только апрель, парень. Ты решил купить себе абонемент?

Глупая шутка, но я усмехнулся.

— Тебе весело? — Зло спросил Кларксон.

Я помотал головой.

Он посмотрел на моего сопровождающего и махнул. Обычно, после попадания в тюрьму с воспитанником проводили долгую беседу, которая была страшнее крыс в камере, но когда ты попадал сюда пять раз за четыре месяца, от нее уставали даже надзиратели.

Меня проводили в стерилизационный душ, где я должен был провести не менее трех минут, чтобы «избавится от всех недостатков совместного проживания большого количества человек в одном помещении». На двери в душевую висели потрепанные правила, которые запрещали мыться в одежде, стирать ее, и требовали «не избегать попадания воды на открытые участки тела».

Я попытался получить удовольствие от ледяной воды и вышел голышом в коридор, дрожа от холода.

Мой сопровождающий дал мне белый синтетический комбинезон, который я должен был надеть уже в камере.

Когда железный засов на двери звякнул, известив меня о том, что 48 часов моего пребывания в изоляторе потекли, я сел на пол голой задницей и, прикрыв лицо комбинезоном, заплакал.

3

Если кто-то из воспитанников нарушал правила, то наказывали самого младшего. Это было чем-то сродни армейским порядкам: если стоял выбор между офицером и рядовым, на гауптвахту отправляли рядового. Поэтому когда парни шли на дело, предпочитали брать с собой перваков. Перваками мы называли новоприбывших, которые воспитывались в лагере первый год. Обычно, ими были семилетки, которых специально держали до подходящего возраста в других интернатах, чтобы потом отправить к нам. Иногда, конечно, прибывали ребята постарше, провинившиеся в чем-либо и попавшие в категорию «неуправляемых», которых решили отправить к нам для перевоспитания. Их называли «перезрелками». Большинству обещали, что они вернутся, как только исправятся, но все понимали, что это дорога без возврата. Сами перваки обычно с легкостью соглашались на преступления, чтобы доказать, что они не сосунки и не соплежуи. Конечно, практически всегда мы попадались, но отвечал всегда первак.

Первая ночь, всегда самая жуткая. Кажется, что внутри камеры есть еще кто-то. Крысы вечно сновали по тебе, царапая своими когтями босые ноги. Помещение было сырым и большинство тех, кто переживал хотя бы ночь в камере, отправлялись потом в лазарет.

Я натянул комбинезон и лег на деревянную скамейку. Никто не понимал, почему самой чистой одеждой в лагере были комбинезоны изоляторов, если внутри карцеров все равно было грязнее, чем в яме дезинсекции.