Мысленно молюсь: стреляй. Я хочу поймать пулю. Нужно его спровоцировать, потому что, если я попаду к ним живой…

Нас разделяет семь метров. Семь метров до твоей глотки, охотник. И до твоего ружья. Или до моей смерти. Кидаюсь вперед. Глаза охотника округляются. Он ни разу не видел взгляда обреченного. Резко отвожу ствол, вырываю ружье, бью его в висок прикладом. Это я — мясо? Мясо — ты. Теперь уж точно. Выворачиваю его карманы: пять патронов, самопал.

Трое бегут ко мне. Остановились. Навожу мушку на того, что в середине, нажимаю курок… Осечка. Черт! Нажимаю еще раз. Щелчок. Переглядываются, шепчутся. Но подходить не спешат. Перезаряжаю ружье, беру ствол в рот, зажмуриваюсь. Перед глазами колышется багровая муть. Давлю на курок…

Щелчок. Боль. Темнота.

Открываю глаза: серая стена, на полу копошится рыжий муравей. Пытаюсь пошевелиться — тело скручивает судорога. Кажется, что весь мир — пучок оголенных нервов. Чуть позже понимаю, что ноги связаны, а руки скручены за спиной. Расслабляюсь, прислушиваюсь к чувствам: пульсирует в голове, ноют вывернутые плечевые суставы, правая икра печет огнем, левую не чувствую вообще. В голову закрадывается кошмарная мысль: зачем почкам ноги? Извиваясь, переворачиваюсь: нога на месте, перетянута тряпкой. Идиоты! И сколько я так валяюсь?

Зачем почкам ноги?!

Холодно. Не просто холодно — жуткий дубарь. Лежу на бетонном полу, меня трясет. Куртку эти стервятники сняли. Еще бы — такая добыча! Неужели они не понимают, что от холода у меня почки отвалятся в первую очередь? Господи, ну почему у лунарей нет смертной казни?! Гуманисты хреновы! Интересно, они знают, что за зоной отчуждения новеньких, чистых и здоровеньких поджидают охотники за головами?

Где-то вдалеке скрипнули петли. Послышались шаги. Сюда идут. Двое. Вот и они, прямо два брата: оба бритоголовые, у обоих бородки-эспаньолки, отличаются они только цветом этой самой бородки.

— Ты что, охренел? — взвивается седобородый, рыжий хлопает глазенками, весь вытягивается. — Она ж подохнет у тебя!

— А куда мы ее? Хрен с ней. Она Щербатого замочила. Вот так, нах, возьмет кто-нить, а она его — тюк по башке.

— Девка-то красивая, — тянет седой мечтательно.

Свеженького тела тебе захотелось, старый хрен. Рискни, развяжи меня — будет из тебя тело. Тварь.

— Че вылупились, мотни вшивые? — хриплю, облизываю губы. — Мне отлить надо. Лопну же, товарный вид испортится.

— …и боевая, — тем же тоном продолжает седой.

— Ссы в штаны, — с ненавистью бросает рыжий.

Седой самодовольно улыбается — наверное, придумал, куда меня пристроить.

— Руся, прикрой ее чем-нибудь, чтобы не околела. Она останется у нас. Я знаю, кто ею заинтересуется.

Я счастлива. Боже, как же я счастлива! Упершись лбом в стену, реву. Побей вас лучевуха! Возвращается рыжий, укутывает меня в рвань, хватает за волосы, рассматривает. Ну и рыло! Еще немного, и слюну пустит.

— Хочу гадить, — смотрю ему в глаза и точно так же нагло скалюсь, — и блевать.

Сплевывает и выходит из комнаты. Значит, почки они не пересаживают. А в туалет действительно хочется!

И снова шаги. Открывается дверь: на пороге — мои старые знакомцы. Хватают, тащат по длинному коридору. Где это мы? Похоже на казарму. Волокут на второй этаж. Открывают одну из дверей, сажают на диванчик. Отхожу от боли, перед глазами светлеет. Вижу отвратительное рыло. Не то цыган, не то чурка, не то жид. Губы надменно поджаты. На среднем пальце — кольцо. И взгляд… стылый такой взгляд. Играем в гляделки.

— И что, — пытаюсь ухмыльнуться, — будешь меня резать и насиловать? Проститутка из меня не выйдет…

— Для профессионала есть более достойное применение.