|
Он спас Максима от смерти. Когда Максим терял сознание, отец взывал к нему – утешал, ругал – и заставлял очнуться. Говорил, что умереть легко. Напоминал, что мама и Шмелёвы в опасности. Повторял однажды данную Максимом клятву поквитаться с Шахбаном. Приказывал сопротивляться. «Если суждено умереть – умри. Но в джунглях не умирают лёжа. В джунглях умирают стоя на ногах, отдав все силы и упав замертво». И Максим, разрывая грудь стоном, заставлял себя выпрямиться – прижимаясь к шипастому стволу дерева, расцарапывая и без того изодранную спину, но поднимая голову над прибывавшей водой.
– Ждёт, – сдержанно повторил Лучо. – Идём, – кивнул Максим. – Лучше не трогать. – Лучо пальцем указал на левую руку Максима. По-английски он, обученный проводником, говорил неплохо, но изъяснялся всегда просто. Максим, растерянно взглянув на руку, увидел на запястье продолговатый тёмно-бурый катышек. Не сразу понял, откуда тот взялся, и попытался его смахнуть. Катышек не отставал. Наконец Максим сообразил, что это пиявка. Хотел было сдёрнуть её, но, посмотрев на Лучо, не стал. Кивнул, промолвил: – Ты прав, лучше не трогать. Ранка начнёт кровоточить и не закроется ещё с полчаса, перепачкает одежду, а главное, придётся извести на неё драгоценные капли хлоргексидина или добрую щепоть соли. Максим согласился потерпеть до бивака и там прижечь пиявку угольком из костра. Знал, что Марден встретит его насмешками, наверняка расскажет очередную историю вроде той, что он рассказывал в прошлый раз о знакомом проводнике, погибшем в паре километров от Науты. Тот проводник на ночь напился из затхлой речушки, а к утру задохнулся из-за горсти пиявок – они изнутри присосались к горлу и, разбухнув от крови, напрочь его закупорили. У Мардена находилась история на любой случай, и по сравнению с другими эта звучала вполне правдоподобно. Наскоро осмотрев и ощупав себя, Максим насчитал с десяток катышков, побольше и поменьше. Под коленями, на боках, на шее, за ушами. Пиявкам хватило получаса, чтобы облепить его тело. Возвращаясь вслед за Лучо на бивак, Максим на ходу достал из кармана последнюю из перехваченных записок мамы. За последние две недели Лучо и Максим не упустили ни одной: поначалу подолгу рыскали по следам снявшегося лагеря, а под конец наловчились находить тайник сразу – мама умудрялась сунуть записку под остывшие угли кострища или в ближайшее дупло, обязательно отметив его сорванным бутоном орхидеи. Для надёжности прятала сложенную в несколько раз и испещрённую мелкими буквами бумажку в конверт из залубеневших банановых листьев. Максим радовался пронырливости Лучо, обнаружившего первую из записок. Проведя пальцем по зашифрованным строкам, Максим кивнул собственным мыслям: у него осталось ровно два дня. Точнее, две ночи. Дальше всё осложнится – любые попытки вызволить Шмелёвых и маму придётся делать вслепую, рискуя нарваться на охранявших лагерь агуаруна или, того хуже, на людей Скоробогатова, вроде Шахбана или Баникантхи. «Хорошо, если Марден поможет». – «Ты справишься и без него». – «Справлюсь. Но помощь не помешает». – «У тебя есть Лучо. Он точно пойдёт». – «Лучо пойдёт, да. Но я не хочу, чтобы он рисковал». – «Он сделал выбор в ту минуту, когда последовал за Марденом в джунгли. Не смотри, что ему одиннадцать. У мальчика была непростая жизнь, и она научила его самостоятельности. Не унижай Лучо сомневаясь в нём». Максим взглянул на мальчика. Одетый в спортивные штаны с дешёвыми нашивками на карманах, потёртую толстовку «Адидас», взятую ему размера на два больше, чем требовалось, он вёл себя так, словно вышел из дома прогуляться с друзьями или сбегать до ближайшего рынка за покупками. Шёл легко, спрятав руки поглубже в рукава, и не поворачивался, даже заслышав за соседними деревьями бормотание, похожее на человеческую речь, но в действительности издаваемое кем-то из диких зверей. |
