Он сказал:

— За последнее время тут очень много понастроили.

Испанские и марокканские дома, норвежские — с валунами на дерновых крышах, японские дома, быстро и могуче продвигающиеся вперед. Бензоколонка вздымала готический контрфорс к облакам, а высоко в небе жужжал гигантский серебряный башмак. Пибоди попыталась быстро прочитать сверху вниз: «Мотель предлагает мороженое»… We never close… potato chips; и она закрыла глаза.

— Ты взяла свои таблетки? — спросила сидевшая сзади Ханна Хиггинс.

Автобус, мягко спустившись вниз, ринулся по виадуку: ужасающе быстро мчались мимо, как будто мигая, параллельные решетки перил, и асфальт изо всех сил стремился снова вверх, на более широкую автостраду. А впереди аж до самой крайней оконечности горизонта сверкала блестящая, словно прибойная, волна машин.

Пибоди, прислонившись затылком к спинке кресла, видела, как пальмы одна задругой едут будто палки от метлы мимо. Их кроны были удивительно малы, всего лишь несколько травинок или вообще ничего, только обнаженный, суживающийся кверху, устремленный к небу ствол.

Юхансон сказал, что виной этому тайфун шестьдесят девятого года, а миссис Хиггинс спросила, не тошнит ли Пибоди.

Та покачала головой и глотнула воздуха, затем села ровно и стала смотреть в окно. У каждого дома росли широкие кусты с красноватыми листьями, нагруженные цветами, напоминавшими розовые комочки мха. Места парковки были пусты, словно беззубая челюсть.

Пибоди стало нехорошо. Машина мчалась уже вдоль моря, и мимо, качаясь, пролетали белые увеселительные яхты «Морская красавица», «Глория» — она едва успевала прочитать их названия: «Сэр Бо»… Белая как мел яхта «Христос» пролетела задом наперед, благословляя распростертыми руками мексиканский гольф.

— Юхансон! — сказала Пибоди. — Юхансон! Мне надо выйти!

Вдоль прибрежья доброжелательные власти повелели возвести маленькие мирные полукруги со столиками и стульями там, где были разрешены стоянки.

Машины стояли вплотную друг к другу — носом к зеленоватому бурлящему морю, а рядом с ними — люди, наслаждавшиеся дуновениями морского ветра. Эвелин Пибоди вырвало в воду.

— Тебе лучше? — спросила Ханна Хиггинс.

— Да, гораздо лучше. Ехали слишком быстро, а я хотела видеть слишком много. Возможно, это один-единственный раз дано мне так близко увидеть Флориду.

Пибоди сидела на набережной, она смотрела ввысь. Когда она чувствовала себя нехорошо, всегда бывало так — обезоруживающая неопределенная улыбочка, приятная слабость, своего рода кроткая безответственность, словно когда ты болен и тебя уложили на ночь в постель. У Эвелин возникло желание попросить прощения у Фрей.

Юхансон не спускал глаз с роскошных яхт. Они медленно скользили мимо, оборудованные сверкающими рыболовными снастями, крепкими канатами, металлическими прутьями, что свешивались через корму, как кошачьи усы, а на такелаже яхты «Папа Ллойд», вызывая всеобщее восхищение, висел улов. Там сумели выудить маленького кита и держались со своей драгоценной добычей как можно ближе к берегу. Повсюду, где только ни проплывала яхта, ей доставались аплодисменты.

Юхансон сказал, что все это великолепно, но не стоит хвастаться, коли сам ничего не сделал, а лишь купил за большие деньги.

«Может, отправиться в круиз, — думала мисс Фрей, — отпуск на борту парохода. Ты сидишь в шезлонге на палубе, тебя уносит все дальше и дальше по пустынной сверкающей поверхности моря… ты позволяешь книге соскользнуть с твоих колен на палубу и чувствуешь лишь, что ничто на свете уже не важно…»

Она устремила взгляд поверх вод, и ее осенило, что и теперь все точно так же — ничто на свете не важно.