Его единственным методом продвижения стали ерундовые толчки пальцев ног, причем без заднего хода.

Он пополз вперед на цыпочках – в буквальном смысле, – скользя по поверхности воздуховода.

Продолжая кровоточить.

С бунтующими после восхождения мышцами и нудящими нервами.

Впереди – ничего, кроме непроглядной тьмы и туннеля, реверберирующего эхом его шарканья.

Да и то, пока он не останавливался.

Тогда воцарялась идеальная тишина, лишь изредка прерываемая звучными ударами, от которых у него сердце прямо подпрыгивало, – последствия перераспределения напряжений в металле, расширяющемся или сокращающемся в ответ на температурные флуктуации.

Минут через пять Итан попытался бросить взгляд назад, к отверстию, испытывая отчаянную потребность в последний раз увидеть свет – эту капельку утешения, – но не мог вывернуть шею достаточно далеко, чтобы оглянуться.

Он полз и полз, и полз.

Стиснутый со всех сторон в полнейшей темноте.

В какой-то момент – может, через тридцать минут, может, через пять часов, может, через сутки… он был вынужден остановиться.

Пальцы ног свело от напряжения.

Он распластался по металлу.

Дрожа.

Испытывая безумную жажду.

Зверски голодный и неспособный добраться до пищи в кармане.

Слышал собственное сердце в груди, бьющееся о металл, – и больше ничего.

Он спал.

Или потерял сознание.

Или на минуточку умер.

Снова придя в себя, неистово забился о стены воздуховода, утратив ориентацию в пространстве и даже во времени, видя перед широко распахнутыми глазами лишь бездонную тьму.

На одно ужасающее мгновение подумал, что его похоронили заживо, и трубный звук собственного участившегося дыхания, будто чей-то вопль, ворвался ему прямо в уши.

Он полз будто много дней напролет.

Глаза начали блажить, устраивая странные световые представления, появлявшиеся тем чаще, чем дольше он пребывал в темноте.

Яркие всполохи цветов.

Воображаемые северные сияния.

Навязчивое сияние черноты.

И чем дольше он полз в этой удушающей темноте, тем агрессивнее грызла его мысль, что все это нереально.

Так что же это? Где я?

Не знаю.

Итан Бёрк.

Нет, кто ты?

Отец Бена. Муж Терезы. Я живу в пригороде Сиэтла под названием Квин-Энн. Я был пилотом вертолета «Блэк Хоук» во время второй войны в Заливе. После этого – агентом Секретной службы. Семь дней назад я прибыл в Заплутавшие Сосны…

Я люблю свою жену, но я ей изменял.

Я люблю своего сына, но редко бывал с ним. Просто далекая звезда на его небосводе.

У меня добрые намерения, но…

Но всякий раз я терплю крах. Я причиняю боль тем, кого люблю.

Не знаю.

Порой мне кажется, что я по-прежнему в той камере пыток, что я так и не покидал ее.

Это ты мне скажи.

Почему?

Поначалу он подумал, что это лишь очередное фантомное световое представление, но оно было лишено хаотических переливов цвета. Никаких оптических фейерверков.

Просто незатухающая искорка голубизны где-то далеко впереди, блеклая, как умирающая звезда.

Когда он закрыл глаза, она исчезла.

Когда открыл, она появилась снова, будто единственная крупица здравомыслия, уцелевшая в этом клаустрофобическом мире. Просто точечка света, но в его силах заставить ее исчезать и появляться, и даже этот гран контроля стал опорой.

Якорем. Гаванью.

Пожалуйста, думал Итан. Будь реальной.

Тусклая голубая звездочка стала больше, и с ее ростом пришел тихий гул.

Итан остановился отдохнуть, и легкая вибрация, теперь прошивающая воздуховод, проходила через него.

После многих часов во тьме это новое ощущение казалось таким же успокоительным, как биение сердца матери.