— Грааль сводит все нити вместе, — пробормотала Либусса себе под нос.

— Я обладаю великой мощью, — мечтательно проговорил Клостергейм. — Мощью, которой я пока не решался воспользоваться. Ни разу. Я делал все от меня зависящее, чтобы быть таким, как все вы, но при этом сошел со своего пути. Больше всего я боюсь, что во мне нет некоего ядра. Стержня. Душа моя выходила из тела и возвращалась обратно такое количество раз, что, должно быть, давно уже поизносилась. Я думал, ее можно будет возродить, если я окажусь в обществе людей…

— Да неужели, Клостергейм?! Вы же стремились соперничать со всеми и каждым. — Тут я рассмеялся.

Клостергейм поджал губы.

— Не стоило мне позволять фон Бреснворту убивать его тетку. Из–за этого все пришло в беспорядок…

— Вы совершили большую ошибку, сударь, убив Королеву–Козлицу. Вы пошли тогда на поводу своей дьявольской жажды крови — в тот самый момент, когда вы могли бы спастись! Вы позволили Зверю в себе одолеть человека. В этом смысле вы могли бы соперничать с Люцифером. Он знает, что это значит: быть в едином существе больше чем человеком и меньше чем человеком. — Я был угрюм и мрачен. Если когда–то я и питал к нему нечто похожее на сочувствие, то после убийства старой женщины во мне не осталось уже никакого сочувствия.

— Во мне есть изъян, — серьезно провозгласил Клостергейм.

— В каждом из нас есть изъян. — Либусса задумчиво поглядела в сторону подвала, откуда теперь доносился грохот и скрежет: люди О'Дауда восстанавливали оборонные укрепления.

Рыжий О'Дауд, потный и весь в пыли, поднялся по лестнице и вступил в зал таверны. Он окликнул нас, вытирая лицо полотенцем:

— Скоро нам ждать их назад, как вы думаете, джентльмены?

— Пока Грааль здесь, они не отступятся. — Губы Клостергейма скривились в злобной усмешке. Может быть, из–за того, что у него перехватили инициативу, он сделался прямо–таки шальным. Он пододвинул к себе еще одну тарелку с остывшими свиными ребрышками, собранными со всех столов.

Рыжий О'Дауд был раздражен и рассержен.

— Я не могу дать им то, что мне не принадлежит. Когда я пришел сюда, все уже было здесь… и шлем, и рыбина, и ручей. Это, можно сказать, атрибуты таверны.

— Неужели? — насмешливо проговорила Либусса — Эта гостиница что–святилище? Часовня на месте явления некоего христианского чуда?

— Должен заметить вам, сударь, — с достоинством отвечал ей О'Дауд, — что вы оскорбляете чувства некоторых из нас. Тех, что остались добрыми христианами, пусть даже и не удостоены милостей Церкви.

— Бог, сударь, покинул этот мир, — возразила она.

— Похоже на то, — согласился он. — Однако я вырос в религиозной семье и получил соответствующее воспитание. И не вижу причины отказываться от религии своих отцов, ибо пусть даже Бог и покинул нас, но добродетели все же остались среди людей. И к тому же учил нас Христос, а не Отец Его.

— Стало быть, вы остаетесь добрым католиком, О'Дауд! — Клостергейм отобрал ребрышко побольше, с большим куском недожаренного мяса, и вгрызся в него зубами. — Мы все играем какие–то роли, избранные для себя, разве нет? Мы с вами оба — дремучие анахронизмы, сударь.

Рыжему О'Дауду явно пришлось не по душе замечание о некоей общности, якобы существующей между ним и опальным прислужником Ада. Он бросил на Клостергейма сердитый взгляд.

— Вы, может быть, сударь, оставлены Сатаной, а я — Господом, но это не значит, что мы с вами едем в одной повозке.