— Доброе утро, Сент–Одран, — сказал я. — Похоже, вы воплотили в жизнь идеи по управлению кораблем. Весьма за вас рад. Как вы узнали, что мы в таверне?

— Не приписывайте мне славу великого изобретателя, сударь, — отозвался Сент–Одран. — Это князь Мирослав придумал, не я! И, разумеется, вы должны знать, что это рандеву устроила ваша прекрасная дама, когда вернулась отсюда к князю Мирославу в украденной ею карете!

Я с удивлением посмотрел на Либуссу, но она укрыла лицо плащом. Таким образом, все ее странные поступки и мужской костюм нашли объяснение. Я только не мог понять, почему она не сказала мне правду. Почему она солгала мне… и не в первый раз? А потом решил, что она по–прежнему манипулирует всеми нами наиболее эффективным способом: приводя в смятение и обманывая.

Гондола вдруг резко дернулась, и Сент–Одран удивленно проговорил:

— А это еще что такое? — Он заглянул через борт и удивленно присвистнул. — Боже ты мой, я и не знал, что вы с нами, любезный! Вы только держитесь как следует! Я сейчас сброшу вам лестницу.

— Кто там? — встрепенулась Либусса, и мы с нею тоже подошли к краю гондолы. — О нет! — в ярости выдохнула она.

Теперь мы поднялись высоко над таверной, футов на сто над крышей, но на нашей прицепной веревке висел человек, раскачиваясь и брыкаясь, как обезьяна. Я слышал его отчаянный сдавленный крик:

— Предатели! Изменники!

Сент–Одран уже нагнулся, чтобы поднять веревочную лестницу, сложенную у его ног, но Либусса остановила его, схватив за плечо:

— Нет.

Сент–Одран не поверил своим ушам.

— Это же Клостергейм! Ваш союзник, мадам! Что? Вы считаете, благоразумнее будет опустить шар? Но если он соскользнет, то тогда… Ну хорошо… — Он потянулся к крану клапана, но Либусса мотнула головою:

— Нет.

Сент–Одран с удивлением уставился на нее.

— Мадам, я, кажется, ясно дал вам понять, что я вам не слуга! Вы что же, хотите, чтобы я совершил убийство? — Он открыл кран, выпуская газ из оболочки шара. Мы стали медленно опускаться обратно к крыше таверны, и теперь стало уже очевидно, что Клостергейм, проявив поистине демоническое упорство, сумел подняться по веревке еще на несколько футов. Я слышал даже его тяжелое сбивчивое дыхание, различал блеск черных глаз во впадинах бледного черепа.

— Боже правый! — едва ли не в восхищении воскликнул Сент–Одран. — Да он поднимется и без лестницы! Он сильней Геркулеса!

Вскоре нас с Клостергеймом разделяло лишь футов двадцать веревки. Лицо его застыло серебряной маской ненависти, граничившей с вожделением. Он продолжал подниматься. Дать ему возможность — и он непременно отомстит за себя. Он, похоже, окончательно спятил. Сент–Одран продолжал опускать шар вниз. Во взгляде его ощущалось то же громадное напряжение, что и во взоре Клостергейма, нацеленном на нас. Князь Мирослав отошел в дальний конец гондолы и занялся какой–то машиной, что тарахтела и подрагивала непрестанно. А потом шар вдруг остановился и повис, словно застыв в воздухе. Все затихло, только ветер свистел в такелаже да гудела машина князя Мирослава. Мы выглянули через борт.

Далеко внизу бешено, в такт с раскачиванием и пением толпы, сотрясалось здание таверны. Вся Сальзкахенгассе пылала в огне — казалось, мы заглянули в самый Ад.

Клостергейм поднялся еще на несколько футов. Дыхание его обратилось в скрежещущий звук кости, трущейся о кость. Его призрачно–бледное лицо будто бы накалилось в жарких отсветах пламени. Я невольно поежился. Казалось–неумолимо приближается сама Смерть, чтобы потребовать наши души, обреченные вечному проклятию.