— И в какой же, вы говорите, церкви произойдет церемония, мадам? — вежливо полюбопытствовал Сент–Одран. — Я так понял, что вы уже выбрали.

— Таинство совершится в плавильном тигле, — отозвалась она.

— Ага! — Он поднял бокал, словно провозглашая тост. — Гражданский брак, стало быть? Насколько я знаю, сейчас это модно во Франции?

Пошатываясь, как пьяный, я шагнул к Либуссе. Она улыбнулась.

— Вы уверены в том, что желаете стать со мной одной плотью?

— Мадам, я не смог бы придумать ничего более желанного, даже если бы прожил целую вечность!

— Сейчас я как раз рассматриваю эту возможность. — Она заговорщически мне подмигнула.

Понял ли я ее? Я так устал — буквально валился с ног от изнеможения. Не вложила ли герцогиня в незамысловатые слова мои некий глубинный смысл? Или, быть может, она так любила меня, что любые слова мои, даже самые незначительные, принимала за великолепное красноречие? Могло быть такое? Каким бы ни был я опьяненным, меня все равно одолевали сомнения. Когда нужно, я мог быть любезным и милым. Всегда отличался умом и сообразительностью. Одевался прилично. Был достаточно мужественным человеком. Но, на мой взгляд, только этого недостаточно. Что же было во мне такого, что явилось решающим для Либуссы? Похоже, когда дело касалось моей персоны, она мыслила исключительно в алхимических терминах: она верила, что мы с ней совместимы на уровне элементов. Моя сера — с ее ртутью. Адам и Ева!

Или ее просто тянет к противоположности? Быть может, ее привлекает мысль о соединении рода благопристойных саксонских землевладельцев с титулованным родом интеллектуалов Средиземноморья? Мне показалось, я слышу рык Зверя, но это всего лишь прокашлялся князь Мирослав, прочищая горло.

— Еще двадцать часов, — проговорила Либусса. — Сможете вы подождать, сударь?

— Думаю, да, мадам.

Во взгляде ее читалось ликование, пока еще сдерживаемое, — безумный, подозрительный блеск. Ее губы слегка приоткрылись в предвестии вожделения, но вожделения, подразумевающего нечто большее, чем просто радости плоти. То было устремление к вышней мудрости, заключенной в самой ее крови. Мудрости новорожденной, подобно Земле в Бытии, и древней, как пыль погибшей вселенной, породившей Осенние Звезды. Мудрости, вызывающей восторг тела и усладу для разума. К ней, к этой мудрости, устремлялось все существо Либуссы. Поэтому губы ее приоткрылись, а дыхание стало тяжелым и сбивчивым, пока она оценивающе изучала меня из глубин своих темных и жарких глаз.

— Это будет предельно совершенный брак, — проговорила она.

Сент–Одран, либо не заметив этого едва ли не физического напряжения между нами, либо же просто игнорируя то, чего одобрить никак не мог, выступил с предложением:

— Если вам нужен шафер, фон Бек, можете рассчитывать на меня.

— Спасибо, любезный друг. — Я был искреннее ему благодарен.

Либусса покачивалась, точно змея, захваченная мелодией флейты факира. Князь Мирослав шагнул вперед и прикоснулся рукой к ее руке:

— Мадам.

Она моргнула. Чары не рассеялись, но отступили. Я тоже вернулся, нормальное состояние, хотя некая обескураженность все же осталась. Сент–Одран слегка насупился.

— Женитьба — приключение для самых храбрых, — изрек он. — Это не для меня. У меня на такое не хватит мужества. Но я желаю вам всего наилучшего. Он отвернулся, будто бы для того, чтобы скрыть удрученное выражение.

Либусса и князь Мирослав вновь стали о чем–то шептаться, но герцогиня быстро закончила эту «тайную» конференцию, едва ли не прокричав во весь голос:

— Это должно совершиться! — При этом она одарила князя недовольным сердитым взглядом.