Голос ее обрел теперь всю былую властность:

— Если ты, фон Бек, любишь меня так, как ты говоришь, ты сделаешь то, о чем я прошу.

Я повиновался тебе. Я всегда буду повиноваться ей. По указаниям ее слуги перенесли плавильный тигль на повозку и подвезли его к подножию креста. Взобравшись на тигль, мы подняли герцогиню. В руке моей — гвозди. Ты являешь свои стигматы. Дыры в плоти твоей. Но они уже не кровоточат. Мне нетрудно было вбить гвозди на прежнее место, и вот герцогиня — распятая на кресте — повисла вновь. Она дышала тяжело и часто. Ее голова упала на плечо, глаза уставились в небо.

«Спасибо, фон Бек, — говоришь ты. — Теперь оставь меня».

Но — только в этом — я не подчинился герцогине. Я расцеловал ее щеки, губы и груди, ее живот и сосредоточие пола. Плоть ее оказалась холодной. Своим дыханием я пытался согреть ее.

Либусса рассмеялась, но это был не смех, а насмешка, преисполненная такой муки, что действительно можно поверить: боль ее сильнее всей боли мира! Я отступил, закрыв руками уши. Страшный, невыносимый звук — ужаснее всего, что довелось мне услышать в последнее время. Я закричал тоже, не в силах сдержаться. Я упал с крыши тигля в испепеленный сор.

Медленно поднялся я на ноги. А Либусса все еще смеялась. Теперь она смотрела прямо мне в лицо. Боль ее и цинизм отзывались во мне неизбывною мукой. Расшвыряв свидетелей мрачного таинства, я ударился всем телом в плавильный тигль. Я толкал его и раскачивал, пока он не свалился с повозки. Ударившись о землю, медная сфера треснула и зашлась паром. Я принялся лихорадочно рыться среди кусков искореженного металла в поисках шлема. Грааль спасет Либуссу — в этом я был убежден. Грааль исцелит нас обоих, ибо он исцеляет любую боль. Смех герцогини оборвался. Воцарилась жуткая тишина — тишина ожидания. Что еще могло бы произойти? Я неистово продолжал свои поиски.

А потом из темноты донеслось хлопанье исполинских крыльев. Я поднял глаза. Орел устремлялся к земле — словно это изначально была его цель. Изогнутый клюв его разверзся в жутком крике; страшные когти угрожающе нацелились. Он падал прямо на нас, как будто мы были его добычей. Взгляд его, предательские глаза замерли на кресте. Я безотчетно попятился, уверенный, что пасть его жертвой предстоит мне.

Но я ошибся. Орел нацелился на женщину, распятую на кресте! В чудовищном смятении бьющихся крыльев и рвущих когтей он набросился на герцогиню, и крик его стих, когда мощный клюв вонзился в ее плоть.

— Либусса! Либусса, любимая! Герцогиня вновь рассмеялась — тем же ужасным, леденящим смехом. Она дернулась на кресте, но не смогла освободиться. Каждое движение ее лишь приближало смерть. Такого конца она не желала, и все же мрачная ирония происходящего забавляла ее! Теперь я отчаянно искал хоть какое–нибудь оружие.

Вот — искореженные остатки Меча Парацельса. Подхватив обломок клинка, я бросаюсь к кресту. А орел продолжал вкушать человеческой плоти, женщина продолжала смеяться — еще живая, хотя уже съеденная наполовину. Заливаясь слезами, бью я гигантскую птицу, исступленно, безумно. Это мое тело клевала она. Птица завопила, забила крыльями. Мгновение — и тело крылатого гиганта покрыли ужасные раны, но тварь не желала оставить Либуссу. Он жаждала вкусить живой плоти. Она была одержима. Все тело герцогини было обагрено жаркой кровью, и наконец смех ее стал слабеть. Я рубил птицу, бил по горлу, по глазам. Теперь смех Либуссы стих…

Когти птицы рвут ее груди. Зайдясь невнятным победным криком, орел полоснул когтем по телу на кресте, открывая мне сердце моей возлюбленной. Бьющееся, живое! Человеческое сердце!

Либусса! Я люблю тебя!

Последний взрыв смеха. Поток крови. Орел уставился на меня. Он словно благословлял меня. А потом взмыл ввысь.