Мы вышли из сада и через луг направились к развалинам старого аббатства, которое построено было еще в восьмом веке. Теперь от него мало что сохранилось; развалины густо заросли диким плющом. Располагалось аббатство в роще, на другом берегу узкой реки, через которую был перекинут обветшалый мост.

У моста батюшка остановился, глядя на вялый, заросший травою поток и на пескарей, что плескались у самой поверхности.

— Говорят, это Всевышний определил, что относится к долгу мужчины, что к долгу женщины.

Но если Господь и вправду покинул нас… а согласно девизу нашего рода, так оно и есть… тогда почему бы нам не отказаться от его заповедей, точно так же, как Он отказал нам в утешении Уверенности?

Он всегда был хорошим отцом и интуитивно определил, в чем именно заключается основная моя проблема, не выдвигая при этом никаких поверхностных догадок.

— Я не знаю.

— Дело, сдается мне, в деньгах, — улыбнулся он. — Все упирается в вопросы наследия и, само собой, власти, поскольку всласть переходит вместе с землей. — Он оглядел поля. — Ты уверен, мой мальчик, что действительно хочешь отказаться от этой власти?

— Всем сердцем, — отозвался я с улыбкой. Батюшка сдавленно хохотнул. Мы перешли через мост и вступили под сень руин древнего аббатства. Здесь было полно комаров, и отец раскурил трубку, чтобы дым отогнал насекомых.

— Мы вступаем в Эпоху, которая ценит все это больше, чем ценил я, — сказал он, — и в то же самое время стремится все это уничтожить. В мире полно подобных парадоксов.

— Мне кажется, да, — отозвался я.

В скором времени я получил письмо от Сент–Одрана. Он написал, что не только не преуспел в изучении порохового двигателя Мирослава, но еще и истратил половину всех своих средств, пытаясь создать газ под названием «водородий», но и здесь потерпел полную неудачу. Теперь он собирался приехать к нам, но не один. Он познакомился с одной дамой, англичанкой, поразительно умной женщиной, которая к тому же проявляет искренний интерес к научным изысканиям. Ему бы очень хотелось, чтобы и я тоже с ней познакомился. Зовут ее леди Сюзанна Верной. Шевалье мой не смог устоять и не добавить в письме, что он поднялся на несколько степеней в научном Обществе — и это он, человек из шотландских трущоб, начинавший с того, что «едва не кончил на виселице». Я с нетерпением ждал их визита и договорился с отцом, что, когда придет время им отбывать в Майренбург, я уеду вместе с ними.

Как в скором времени выяснилось, Сент–Одран ничуть не преувеличил достоинств Сюзанны Вернон. Больше того, она оказалась настоящей красавицей с черными вьющимися волосами и сияющими голубыми глазами — великолепное сочетание. Мы почти сразу же стали друзьями.

Сент–Одран сказал мне, что Майренбург начал его утомлять, по сравнению с Англией все страны, даже новая Франция, теперь безнадежно отстали. — Это страна инженеров, друг мой! — с жаром вещал шевалье. Одет он был по последней моде: ткань в полоску, воланы, шляпа, лихо заломленная на затылок. — Пусть даже кухня там отвратительная, погода мерзейшая и вообще не хватает комфорта. Пусть, в основном, это страна пьяных грубиянов и чванливых филистеров, лицемерных ханжей и самодовольных невежд, но зато там столько сырья для моего ремесла! И, разумеется, это родная страна Сюзанны.