В любое время дня и ночи Оливию можно было встретить в коридорах театра: она отдавала распоряжения, напоминала о правилах и отчитывала тех, кто их нарушал. На лице у нее навечно застыла страдальческая настороженность верной пастушьей овчарки, которой поручено навести порядок в стаде непутевых овец. У нее имелись указания на любой случай. В театре не ужинать («не то крыс будет больше, чем зрителей»). На репетициях не мямлить. Гостей на ночь не водить. Деньги за билеты без чека не возвращать. Налоги платить исправно.

Пег уважала правила Оливии, но только в теории – как человек, давно не посещающий церковь, но еще помнящий основные заповеди. Другими словами, уважала, но не выполняла.

Остальные вели себя так же: нарушали запреты сплошь и рядом, хотя иногда притворялись, что соблюдают.

Поэтому Оливия постоянно выматывалась до предела, а мы продолжали вести себя как дети.

Пег с Оливией жили на четвертом этаже театра, в апартаментах с общей гостиной. Там было еще несколько квартир, но к моменту моего приезда они пустовали. Первый владелец здания селил там любовниц, а сейчас, как мне объяснила тетя, квартиры держали для тех, «кто в последнюю минуту останется ночевать, и прочих бродяжек».

А все самое интересное происходило на третьем этаже, где поселилась я. Тут имелся рояль, обычно заставленный полупустыми бокалами для мартини и полными окурков пепельницами. (Бывало, Пег, проходя мимо рояля, собирала недопитые остатки и сливала обратно в бутылку. У нее это называлось «взимать дивиденды».) На третьем этаже ужинали, курили, пили, ссорились, работали и жили. Здесь билось сердце театра «Лили».

А еще тут обитал господин по имени мистер Герберт. Мне его представили как «нашего драматурга». Он писал сценарии для спектаклей, придумывал шутки и гэги. Он же был режиссером постановщиком. И, как я потом узнала, пресс агентом театра.

– А чем занимается пресс агент? – спросила я однажды.

– Хотел бы я знать, – ответил мистер Герберт.

Когда то мистер Герберт работал адвокатом, но лишился лицензии, а с Пег они дружили с незапамятных времен. Лицензию у него отобрали за растрату денег клиента. Пег не считала его настоящим злоумышленником, потому что в момент совершения преступления мистер Герберт был в запое. «Нельзя винить человека в том, что он натворил под мухой» – такая у тети Пег была философия. (Еще она любила повторять, что у каждого свои недостатки, и всегда давала слабым и оступившимся второй, третий и четвертый шанс.) Бывало, актеров не хватало, и мистер Герберт выходил на сцену в роли пьяного бродяги. В его исполнении роль приобретала такой натуральный драматизм, что у меня сердце разрывалось.

Но мистер Герберт умел и развеселить. Несмотря на мрачный сарказм, его шутки были по настоящему смешными. Утром, когда я приходила на завтрак, мистер Герберт неизменно сидел за кухонным столом в мешковатых штанах от костюма и нижней сорочке. Он пил кофе без кофеина и ковырял один единственный несчастный блинчик. Вздыхая и хмурясь над блокнотом, мистер Герберт сочинял шутки и диалоги для очередного спектакля. Каждое утро я радостно приветствовала его и в ответ получала депрессивную реплику, причем всякий раз новую.

– Доброе утро, мистер Герберт! – говорила я.

– Доброе? Это спорно, – отвечал он.

На следующий день:

– Доброе утро, мистер Герберт!

– Сегодня соглашусь, но лишь наполовину.