Дарнал слез со своего дахара, который стонал от боли и рыл лапой мох.

У бедного животного был вырван изрядный кусок мяса из холки, и единственное, что мы могли сделать, — избавить его от лишних мучений.

Я со страданием посмотрел, как Дарнал приложил меч к голове животного и вогнал его точно в мозг. Дахар и хила лежали бок о бок.

Теперь нам пришлось ехать вдвоем на одном животном, и хотя мой дахар был достаточно силен, чтобы везти нас обоих, мы вынуждены были передвигаться в половину прежней скорости.

Неудачи так и преследовали нас.

Так, вдвоем на одном дахаре, мы оставили позади кишащий хилами лес. Дарнал потом мне сказал, что нам повезло, что мы встретили только одного зверя, потому что обычно они охотятся стаями, и вожак первый нападает на жертву, испытывая ее силу. Если же вожак оказывается убитым, то стая затаивается, считая врага слишком сильным, чтобы рисковать нападая. Им достанется труп вожака, в данном случае и дахара тоже.

Казалось, что, подобно гиенам, хилы были сильными, но трусливыми, и я поблагодарил провидение за эту их черту.

Воздух стал холоднее, так как мы были в дороге уже свыше месяца. Теперь мы пересекали огромную равнину, покрытую черной грязью и осколками обсидиановых скал, чахлыми кустарниками. Наш единственный дахар брел по вязкой грязи, поскальзываясь на гладких, как стекло, камнях, или спотыкался на разрушенной каменной кладке.

Я спросил Дарнала, не принадлежат ли эти развалины шивам, он пробурчал, что так не думает.

— Я подозреваю, что в этих развалинах некогда обитали як-ша, — сказал он.

Дальше нам пришлось ехать под холодным дождем.

— А кто такие якша?

— Говорят, они древние враги шивов, первоначально развивающиеся от одних с ними предков.

— Так это все, что ты знаешь?

— Это единственное, что нам известно. Остальное — суеверия, рассуждения и домыслы. — Он, казалось, внутренне содрогнулся, но не от холода, а от пришедшей ему на ум мысли.

Мы ехали дальше, медленно продвигаясь по темной пустыне, укрываясь на ночь, которая едва отличалась ото дня, под полуобвалившимися стенами строений или выступавшими над землей скалами.

Примерно так обстояло еще две недели, пока неясные контуры арзгунских гор не стали видны сквозь туманный свет Пустыни Рока.

Горы арзгунов были высокими и с зазубренными вершинами.

— Теперь я понимаю, — сказал я Дарналу, — почему они такие, какие есть, — подобные ландшафты не способствуют внушению доброго и светлого.

— Согласен, — ответил он. Затем, чуть погодя: — Мы должны пробраться к Воротам Гор Дельпуса до наступления ночи.

— Что представляют собой эти Ворота?

— Входы в Пещеры Тьмы. Их, как мне говорили, не охраняют, потому что немного желающих войти в подземную страну арзгунов — они позволяют нормальному человеку выполнять за них работу охранников.

— Эти пещеры опасны?

— Не знаю, — ответил он. — Никто и никогда не возвращался оттуда, чтобы рассказать…

К ночи можно было различать Ворота, благодаря очень тусклому лунному свету Деймоса. Они были единственным входом в Пещеры, грубо расширенными и сделанными выше. Они казались темными и мрачными, и я мог понять то, что сказал мне Дарнал.

И только моя задача — спасти женщину, которую я люблю и которую никогда не смогу назвать своей, — заставляла меня войти.

Мы оставили верного дахара снаружи заботиться о себе самому, пока мы не вернемся, если мы вообще вернемся.

А потом мы вошли в Пещеры Тьмы.