От удивления у Джамаля отвисла мясистая челюсть.

— Дорогой мой, — произнес он. — Прямо сейчас и уехать?

— Я знаю, следовало предупредить заблаговременно, — продолжал Мак-Грегор, — но решение я принял только после приезда Кэти.

— А-а, дети… — с надеждой в голосе сказал Джамаль. — Детям потребовалось твое присутствие.

Сам Джамаль был нежный семьянин. У него было двое упитанных сынишек и пухлая дочурка с голубыми — от дурного глаза — перстеньками на пальцах, кудрявая, с пухлыми ножками. Джамалю приятно было обнаруживать ту же семейную нежную струнку у своих друзей. Ведь в этом же и радость дружбы!

— Нет, дело не в детях, — сказал Мак-Грегор. — Просто хочу на время уехать.

— Надолго?

— На полгода. Быть может, на дольше.

— Неужели!.. — Джамаль встал, подошел к окну за спиной у Мак-Грегора, бросил нервный взгляд на улицу сквозь пластиковые рейки жалюзи. Затем уставился на рисунки дочери, изображающие женщин в чадрах и прикрепленные к листьям большого каучуконоса в кадке. — Полгода, — повторил он. — Значит, дело серьезное.

Мак-Грегор сидел, не оглядываясь на Джамаля.

— Возможно, будет даже лучше, если я уволюсь, — сказал он.

— Но зачем? — воздел обе руки Джамаль. — Зачем, во имя аллаха, тебе увольняться? По какой причине?

— Ну скажем, по причине конфликта убеждений, — сказал Мак-Грегор помедлив.

— Опять политика? — проговорил Джамаль упавшим голосом. — О господи…

В тот раз, когда Мак-Грегора вторично подвергли домашнему аресту, Джамаль был на год брошен в тюрьму. Иранские нефтепромыслы были тогда денационализированы, возвращены иностранцам, и те позаботились о том, чтобы все ярые поборники национализации были упрятаны за решетку. И теперь прежний пыл и неподдельное мужество Джамаля были укрыты глубоко под панцирем презрения к политике, и, зная это, Мак-Грегор не пытался взломать защитный панцирь. Но он понимал, что без объяснений не обойтись.

— Чего мы, собственно, хотели в молодости, Джамаль? — спросил он.

— К чему напоминать! — Джамаль сжал руки в мусульманском жесте омовения, похрустел толстыми пальцами. — Хотели революции, освобождения, социализма, национальных прав. Зачем спрашиваешь?

— Затем, что, мне кажется, слишком рано мы ослабли духом.

— Ну зачем такое говорить? — воскликнул Джамаль. — Как-никак мы отстояли кое-что. Отстояли вот это… (Они отстояли Иранскую национальную нефтяную компанию — менее трети иранских нефтяных ресурсов.)

— Но ты взгляни. — И уже Мак-Грегор вскинул руки, указал на стеклянные стены, окружавшие их. — Разве в этом была суть наших устремлений?

— Борьба еще не кончена, — не уступал Джамаль.

— Вот именно, не кончена.

Джамаль понял.

— В таком случае я не хочу и знать, зачем ты едешь в Европу. И не говори мне.

— Не сердись, Джамаль.

Джамаль подошел к своему тикового дерева столу, выдвинул ящик и взял оттуда листок бумаги, покрытый машинописной вязью.

— Вот послушай-ка, — сказал он и прочел по-персидски: — «Сообщите, соответствует ли действительности, что один из ваших старших сотрудников, доктор Мак-Грегор, находился вместе с шеркийским курдом Затко Джелалем Заибом в момент, когда тот убил двух турецких солдат вблизи пограничной заставы Синдой. Сохраняя в тайне цель данного расследования, выясните по возможности точнее, где был и что делал доктор Мак-Грегор четырнадцатого и пятнадцатого сего месяца».