Ответа не последовало. Мак-Грегор стоял, оценивая взглядом всю безупречность этой цюрихской банкирской конторы. Приезжая в Европу из Ирана, он всякий раз любовался точностью, подогнанностью, завершенностью линий, кромок и расцветок. Вся Европа выстроена по линии прямой и строгой; сквозь персидские же улицы, дома, интерьеры до сих пор проглядывает путаница глинобитных слепых дворов — даже сквозь отличную архитектуру банков и вилл, роскошь богатых зданий.

— Мистер Мак-Грегор…

Вернулся Гёц — еще с одним безупречно одетым швейцарским немцем-банкиром, и Мак-Грегор мысленно порадовался тому, что Кэти заставила его пойти в Лондоне к хорошему портному и сшить себе хороший костюм: он понимал, что если к нему и относятся здесь с долей уважения, то благодаря английскому покрою пиджака, а не курдским верительным грамотам.

— Это герр Мюлер, — сказал Гёц. — Он объяснит ситуацию.

— К сожалению, — тут же подхватил Мюлер на безукоризненном английском, — объяснять нечего. Мы ничем не можем вам помочь, мистер Мак-Грегор.

— Но ведь вы знаете, где эти деньги.

— Мне нечего прибавить, — сказал Мюлер твердо, как ножом отрезал. — Мы не уполномочены давать вам какие-либо сведения.

— А кто уполномочен? — спросил Мак-Грегор.

— Затрудняемся сказать, — ответил Гёц. — Во всяком случае, мы больше не несем ответственности.

— А кто же несет, герр Гёц?

Они стояли посреди кабинета, на безупречно настланном ковре — подальше от стульев, и Мак-Грегора не приглашали сесть; герр Мюлер не выпускал из рук письма, покачивался на каблуках, явно торопился по делам. На минуту Мак-Грегор забыл, кто из них Мюлер, кто Гёц.

— Мы ничего не можем обсуждать и ничего не можем сделать. Крайне сожалею, но мне нечего прибавить, — повторил Мюлер.

Мак-Грегор помолчал, подумал.

— Что ж, — сказал он. Надел пальто, протянул руку за письмом.

Герр Мюлер покачал головой:

— Думаю, письмо мы должны оставить у себя.

— Нет, — резко сказал Мак-Грегор.

— Боюсь, что должны будем…

— Это личная доверенность, — сказал Мак-Грегор. — И прошу возвратить ее мне.

— Считаю, что следует оставить письмо у нас, мистер Мак-Грегор…

Мак-Грегор выдернул у Мюлера из рук письмо.

— Вы ошибаетесь, герр Мюлер, — сказал он, чувствуя, что вся кровь бросилась ему в лицо.

Теперь, желая уйти, он ощутил в наступившей паузе, что все четверо в комнате враждебны ему. Но он решительно направился к дверям. К его удивлению, они оказались не заперты. Стеклянными коридорами он вышел на Банхофштрассе, спустился оттуда к Лиммату и остановился, чтобы успокоить нервы. Не сам инцидент так на него подействовал — он понял, что не следовало и ходить в банк.

Подлинные размеры ошибки стали ясны два часа спустя, когда к нему в отель на набережной, под курантами, звучащими, как перезвон альпийских коровьих бубенцов, явились двое в неброском штатском и, предъявив полицейские карточки с вытисненным сверху большим белым крестом, попросили Мак-Грегора пройти с ними в канцелярию — тут же по соседству, на набережной.

— Нет, — сказал Мак-Грегор, все еще гневно-напряженный. — Никуда я с вами не пойду.

— Так, так. Вы говорите по-французски или по-немецки, мистер Мак-Грегор? — спросил один.

— Нет, — солгал Мак-Грегор, зная, что лучше держаться родного языка.

— Тогда не угодно ли спуститься к управляющему отелем?

— Нет, не угодно, мосье.