Семеруков остановился посреди комнаты, едва заметно кивнул в сторону одного из охранников:

— Ты. Выведи машину из гаража и жди у подъезда.

— Понял. — Охранник моментально исчез за дверью.

— Анатолий, поедешь со мной.

— Хорошо, — тот послушно поднялся.

— По дороге закажешь билет на самолет. Ночной рейс. Куда-нибудь в Европу. На «новую» фамилию. Экономичный класс. Подойдет любая авиакомпания, кроме российских.

— Ясно, — ответил Анатолий Анатольевич.

Евгений Павлович вновь повернулся к охранникам:

— И передатчик захватите. Мне нужно будет кое с кем поговорить.

16:54. Стоянка перед главными воротами радиотелевизионной передающей станции

Ледянский смотрел в сторону башни, слушая, как Третьяков, Чесноков и капитан-спецназовец обсуждают план будущего штурма. Дело наконец сдвинулось с мертвой точки, пошло. Говорили они оживленно, быстро, какие-то варианты откидывая и тут же предлагая новые.

Трошин участия в разговоре не принимал, только изредка  заглядывал в схему и с умным видом качал головой. Для него все эти «группа Альфа», «два борта с группой «Дельта», «три борта по направлению» звучало не яснее, чем китайская грамота. В плане звучных прокурорских речей и юридической казуистики генерал мог дать сто очков вперед любому, но в остальном...

Седнев инструктировал штурмовиков в автобусе. Делалось это опять-таки по настоянию Ледянского. Он хотел, чтобы каждый омоновец, спецназовец, «альфовец» понял, с кем ему придется иметь дело. Несомненно, штурмовики и так относились к задаче серьезно, но Ледянский считал, что этого мало. Они должны не просто относиться. Необходимо, чтобы каждый пропитался опасностью до самых костей. Не страхом, нет, но чувством максимальной опасности. Тогда и только тогда жертвы среди штурмовиков можно свести к минимуму.

Ледянский понимал, что совсем избежать потерь не удастся, но, может быть, впервые он взглянул на неизбежные жертвы не как профессионал, а как человек. Ему очень хотелось сказать: «Все, ребята. Вам придется обойтись без меня. Я не могу отдать приказ о штурме, и не только потому, что там, в башне, среди заложников моя дочь». Однако Ледянский знал, что никогда не сможет произнести ничего подобного. Весь груз ответственности за каждого погибшего в этом бою ляжет на него. И до конца своих дней ему придется сожалеть о своем поступке, о несказанных словах, о команде к началу операции. До последнего вздоха ему будет казаться, что существовало еще какое-то решение, лучшее, оптимальное, позволявшее сохранить жизнь, может быть, всего одному человеку, но разве этого мало? И он будет искать это решение всю жизнь, боясь найти, потому что, если оно все-таки отыщется, это будет означать конец всего.

— Товарищ генерал, — окликнул Ледянского капитан-спецназовец.

— Да? — Тот повернулся.

Он и сам не знал, чего ему больше хочется — получить приемлемую схему штурма или же услышать: «Штурм невозможен».

— Товарищ генерал, мы разработали план, — Чесноков придвинул вычерченную на бумаге схему, испещренную стрелками и пометками. — Вам необходимо взглянуть.

— Давайте взглянем, — улыбнулся Ледянский через силу. — Что у нас тут?

— В принципе эта схема не слишком отличается от предыдущей, — заметил Третьяков. — С той лишь разницей, что атака наземными силами будет проводиться не с двух, а с четырех сторон, под прикрытием бронетехники. Внимание террористов рассеется, а значит, им будет сложнее вести сосредоточенный огонь. Второе. Вертолетная атака также начнется не с одного, а с трех направлений.