Волк подошел, цепко ухватил убийцу за предплечье.
— Да вы че, бараны, — растерянно прошептал Гера, бледнея. — Вас кончат всех за меня, ясно? Сучары позорные, вы и дня не протянете. Вам кишки вытащат через жопу и на шею намотают. Всем!
— Пошли, пошли, — подтолкнул его сержант. — Командир, подержите плащик, пожалуйста. Спасибо.
Волк потянул Геру к шахте.
Капитан постучал, приоткрыл дверь туалета, просунул внутрь руку с плащом:
— Возьмите. Наденьте.
Наташа, не глядя, протянула руку, нащупала плащ. Схватив его, девушка торопливо, дрожа, натянула поверх разорванной блузки и куртки, запахнула плотно, словно он мог согреть ее душу.
Гера вдруг понял, что его сейчас действительно расстреляют. Налет шестерочной приблатненности слетел с него, как по мановению волшебной палочки. Мертвенная бледность залила лицо. Голова у Геры закружилась. Он едва не упал в обморок. Волк и сержант поддержали его заботливо и настойчиво потянули к двери, за которой ждала смерть.
— Пацаны, — вдруг совершенно незнакомым голосом пробормотал Гера. — Не надо, а? Ну, пацаны!
— Пошли, пошли, — улыбнулся ему мертво сержант. — Ничего не поделаешь. Надо было думать раньше.
— Ну не надо, пацаны.
— Тамбовский волк тебе пацан, — мрачно ответил Волк.
— Ты, что ли? — спросил сержант.
— Не. Я — волк питерский.
— А в Тамбове что, волки другие?
— В Тамбове волки дикие. А я домашний.
Разговор происходил под аккомпанемент Гериного: «Пацаны, ну, пацаны, ну не надо, а?» Поняв, что пощады ждать не приходится, Гера уперся ногами в пол, попробовал упасть, вырваться, уцепиться за ковровое покрытие, но его легко, походя, подняли, вытащили в полумрак, на лестницу, поставили на ступеньки.
Сержант поднял автомат.
— Ну, бывай. Честно говоря, ты мне с самого начала не нравился.
— А я вообще таких, как ты, ненавижу, — поддержал товарища Волк. — Так что скучать не буду.
Гера попятился, сперва медленно, потом быстрее, повернулся и побежал вниз по лестнице. Сержант спокойно снял автомат с предохранителя, тщательно прицелился и нажал на курок. Сухой, как шелест осенней листвы, выстрел эхом прокатился по лестнице и затерялся в тоскливом плаче ветра.
Гера словно споткнулся. Ударился о бетонную шершавую стену, попытался зацепиться за нее скрюченными пальцами, но сполз на ступени, мягко, плавно, как в замедленной съемке, и завалился на спину, запрокинув голову. Его стеклянно-неподвижные угасающие глаза смотрели на мутный, пыльный фонарь, волосы трепал ветер. Губы шевельнулись последний раз, а затем он умер.
17:07. Лубянская площадь
Беклемешев открыл дверь своего кабинета и оторопел. В комнате было накурено до слезоточивости. Табачный смог висел непроницаемо-ватной завесой, и от этого казалось, что человек, сидящий за столом, парит в воздухе. Лежит на душных облаках, словно в гамаке. Это был Сытин. Он курил, старательно пуская дым кольцами, разгоняя неудавшиеся взмахами руки. Все время руками махал. Гнал смог в коридор. Увидев Зиновия, обрадовался, привстал:
— А-а-а, это ты, Зиновий. Заходи.
— Спасибо за приглашение, — буркнул тот. — Ну ты даешь, брат.
— А что такое? — вполне искренне изумился тот.
— Да так, знаешь.
— Сижу, курю, никого не трогаю, — Сытин по привычке навалился грудью на стол.— Слушай, куда вы все разбежались? Никого найти не могу. Борька где-то носится — не поймаешь. Все говорят: «Только что здесь был, только что здесь был». Прямо Неуловимый Джо какой-то. |