Егор оделся, и они вышли из гостиницы. «Видно, они поссорились с Феликсом», — решил про себя Егор.

Они прошли на площадь, где с большого фанерного щита какая–то девушка сдирала плакат: «… Ходи веселей, Кострома!..» Егор крикнул девушке:

— Эй, красавица!

Девушка повернулась. Бросила плакат, подбежала к Насте. Так, обнявши друг друга, они с минуту стояли и смотрели на Егора. Потом Лена, не отходя от подруги, протянула руку Егору, сказала:

— А вы, шутник, Егор. У вас большой талант. Поздравляю.

Сказала просто, искренне, — Егор поверил ей, низко поклонился. За шутливой позой прятал свою радость.

— Я был у Куртынина, — сказал Егор. — Старик кланяется вам.

Тень мимолетной грусти набежала на лицо девушки, она задумалась и тихо проговорила: — Славный он человек. Как отца мы его любили.

И вдруг встрепенулась.

— С ним что–нибудь случилось?

— Нет–нет! — замахал руками. — Он жив–здоров и велел вам кланяться. Все нормально!..

Затем спросил:

— Зачем плакат снимаете? Хорош плакат–то.

— И сама знаю — хорош, — звенела девушка чистым, как колокольчик, голоском. И по тому, как нажимала она на «о», можно было заключить: нравится ей окать, видно, костромских много в бригаде.

— У нас вся бригада костромская — так мы и написали лозунг — свой, патриотический, да начальнику не понравился; говорит, несерьезный. Вот и велели снять.

Девушка заметно смущалась; юное лицо её зашлось румянцем, — и смотрела она больше на Настю, чем на Егора. Потом вскинула на спину плакат, побежала к раскрытому подъезду дома. На спине её прыгали, плясали буквы: «…Ходи веселей, Кострома!» «В какой головушке родилось это озорное, полное удали присловье?» — думал Егор. Чего больше вложил в них прихотливый народный ум: признания удали русских людей или грустной иронии по поводу былой бедности северной стороны?.. Скорее же всего, народ вкладывал в песню и то и другое. Кто чего хотел, то и находил в словах песни. В них содержался и намек на бедность и нужду, но была тут и неистребимая вера в светлую долю могучего народа. В Костроме на берегу Волги видел Егор памятник Ивану Сусанину. На желтом камне выбиты слова: «Патриоту земли русской». Непокоренный и гордый стоит на виду у всех крестьянин костромской земли. В одной руке он держит палку, другой указывает место на земле, как бы говоря: «Вы пришли сюда незваными, вы тут и умрете». Вот вам костромской человек! Вот вам душа его и доля!..

— Понравилась? — прервала его размышления Настя. И сама ответила:

— Славная. Такая чистая душой!..

— Ну для меня прежде всего внешние данные: глазки, носик… — пошутил Егор.

— Мужчина! Вам подавай красивых. А куда ж дурнушкам деваться!

Егор задумался, шутливый огонек потух в его глазах:

— А знаешь, Настя, дурнушек–то и не бывает в природе. Мне как–то Павел Павлович сказал: юность сама по себе хороша. Так–то вот. Девушка какая ни на есть, а все равно хорошая. Что–то да есть в ней красивого. Надо только хорошенько присмотреться — обязательно найдешь. Я так думаю.

— В утешители записался. Тебе идет эта роль — утешать. Ты — добрый.

Настя говорила с улыбкой, но в улыбке её было больше печали, чем веселости; и Егор заметил это, он только не знал причины её грусти. Да он и не мог об этом помыслить. Чего ей тревожиться о своей девичьей доле — Настя красива, а если у них с Феликсом случаются размолвки, то у каких же любящих они не бывают.