– М-да? Отчего же этого перестарка у меня регулярно сватают?

– Стало быть, заняться дурням нечем! – отрезала Дунька. – А вы меня всё равно никуда не выдадите, потому я вольная! И вовсе не ваша была, а Маняшина!

– Боже упаси, и в мыслях не было, – без улыбки сказал Закатов. – Но разве тебе самой никогда не хотелось?.. Ты так любишь Маняшу… у тебя могли бы быть свои дети.

Дунька ничего не ответила, но взглянула на своего барина так, что Закатов сразу почувствовал себя сморозившим несусветную глупость.

– Дунька, я тебя обидел?

– Много чести – обижаться-то на вас… Да сами-то рассудили б! Коли я в замужество ударюсь, на кого Маняша-то останется? На Парашку, дуру набитую? Аль на вас?!.

– Тоже дурака набитого?

Дунька благородно промолчала, но Закатов понял, что оказался весьма близок к истине.

– Я ведь, барин, перед покойницей Настасьей Дмитриевной в ответе за Маняшу-то. Куда ж тут «замуж»? – наконец, ответила она. – Нет уж, вы мне о таком и намёков не стройте… Вот как Маняша замуж соберётся – тогда, может, и я вслед за ней рыскну.

– Постой, – по непроницаемому веснушчатому лицу экономки Никита никак не мог понять – шутит она или говорит серьёзно. – Но ведь тогда ты и в самом деле уже окажешься… м-м… в почтенных годах, и…

– Ай, было б корыто – а свиньи сыщутся! – безмятежно утешила Дунька, выходя из кабинета и оставляя своего барина в глубокой задумчивости.

Через час Александрин сидела на краешке стула в кабинете Закатова. Она была всё так же бледна, но больше не плакала. Большие глаза смотрели на Никиту прямо и серьёзно. Тот чувствовал себя довольно неловко: беседовать с женщинами ему приходилось редко, а уж вести разговоры, подобные этому – и вовсе никогда.

Однако, надо же было что-то делать.

– Александра Михайловна, я нынче имел разговор с вашим… с господином Казариным. Полагаю, он более не будет вас преследовать. Прав у него на это нет никаких, а если он ещё раз появится здесь, я его вышвырну со двора.

Закатов сказал это всё сухим и почти канцелярским тоном, но бледное лицо Александрин порозовело. Закатов ждал, но она молчала. Помедлив, он продолжал:

– Я думаю, вам стоит подать в суд на Казарина и его…

– Нет! – выкрикнула Александрин, и из глаз её тут же побежали слёзы. – Нет… Господин Закатов, не стоит… не нужно… я не могу…

– Но, дитя моё… Мне кажется, вы должны это сделать. Он обманул вас, воспользовался вашей молодостью и неопытностью, силой удерживал в своём доме, мучил несколько лет! Разве должно это пройти безнаказанным? Ну, не плачьте же. Возьмите вот платок… это не платок? Ну ничего, тоже сгодится.

Он протянул через стол полотенце, ссохшееся в тугой комок, и Александрин безропотно вытерла им нос. Это, впрочем, не помогло: слёзы бежали без остановки.

– Мы можем поговорить обо всём этом позже, – сдался Закатов. – Вы сейчас слишком расстроены и не в состоянии…

– Я настаиваю, господин Закатов, – севшим от слёз, но неожиданно твёрдым голосом перебила его Александрин. – Я не буду подавать в суд. Я не вынесу этого. Посмотрите, я и так пропащий человек. Жизнь моя кончена. Если меня ещё и обольют грязью в казённом заведении… Мне это ничем не поможет, а Алексей Порфирьевич… – всхлипнув, она умолкла. Тихонько высморкавшись в край полотенца, сдавленно выговорила, – Суди его Бог.