Разумеется, он дал Александрин слово, что ни слова не напишет княгине Тоневицкой. Как можно было не пообещать, глядя в её полные слёз, угасшие глаза? Но в глубине души Закатов надеялся на то, что, придя в себя, успокоившись и здраво взглянув на положение вещей, Александрин всё же решится обратиться к приёмной матери. В конце концов, у Тоневицких остались её деньги, завещанные покойным отцом, на которые можно было безбедно существовать. И, хорошо зная Веру, Закатов был уверен, что в её доме Александрин не грозят ни попрёки, ни скандалы. Вероятно, не было их и прежде, и Никите оставалось лишь гадать: отчего госпожа Влоньская так отчаянно не хочет возвращаться в семью Тоневицких.

– Барин! Никита Владимирыч!

Он вздрогнул, остановился. Стоящее перед глазами милое лицо Веры тут же исчезло: вокруг опять был голый тёмный сад, луна, выглядывавшая из облачных лохмотьев, и Дунька, решительно шествующая навстречу с фонарём.

– Вы эдак до утра маршировать намеряетесь? – грозно вопросила она. – Ночь-полночь, и дож опять начинается! Шли бы с Богом спать! Есть о чём волноваться, право слово! Нешто мы с вами ещё одного человека не прокормим? Смотрела я давеча, как Александра Михайловна кушают: цыпка недельная – и та больше клюёт!

– С чего ты взяла, что я беспокоюсь?

– Хех… – ухмыльнулась Дунька. – Знамо дело, беспокоитесь, коли даже книжки свои, кои из уезда прибыли, не разобрали! Обычно-то на весь вечер с ними усаживаетесь, а нынче… Нешто письма ждали?

– Дунька, тебе следует вытребовать место в шпионском ведомстве.

– Не пишут, стало быть? – проигнорировала шутку Дунька. – Ну, так сами знаете, что до зимы не дождётесь! А из Сибири и вовсе по полгода письма идут, да ещё, не дай бог, заплутают где… Ступайте, барин, домой. Покушайте, книжки свои почитайте. Я вашу горницу натопила, теплышко будет сидеть. Сказано в Писании: будет день, и будет пишша! Что по-русски значит: попусту голову мыслями не забивайте! Всё само в свой срок решится, а как решится – так и исполнится. Домой, барин, домой!

Дунька круто развернулась и, не оглядываясь, зашагала к дому. Закатову оставалось только последовать за ней. Луна проводила его до крыльца, а затем нырнула в растрёпанное облако и – погасла.

У ворот, в серых утренних сумерках, стояла кучка дворовых, в середине которой что-то воодушевлённо вещал Кузьма. Закатов подошёл было к ним – но замер на полушаге, увидев привязанную за колышек забора кобылу. Даже в полумгле он сразу узнал Наяду. Красавицу Наяду из Прохоровки, о которой тайно вздыхал почти полгода, увидев её на грязном, полном навоза и соломы дворе Казариных. Какая могла бы быть пара для Ворона, какое племя пошло бы от этой вороной четы… Но с самого детства Никита умел управляться с собственными несбыточными желаниями, и горделивый образ чёрной как смоль лошадки был безжалостно изгнан из закатовских мыслей и чаяний. Теперь же виновница его терзаний, как ни в чём не бывало, стояла у забора, обжёвывала пожухшие мальвы и надменно косила в сторону взбудораженных конюхов искрящимся глазом. «Белок блестит… – машинально подумал Закатов. – С норовом красавица…»

– Кузьма! Это что такое? Откуда вы взяли эту лошадь? Ты на старости лет в конокрады подался?

Увидев барина, дворовые умолкли и дружно вытолкнули вперёд кучера.