— Насчет БАТО не беспокойтесь, — сказал Аббат. — Они не посмеют преследовать общину бедных монахов из-за смехотворной технической детали. Я нагнал страху на того агента.

— Мне он особенно испуганным не показался, — сказал я.

Аббат угрюмо посмотрел на меня:

— Разве вам не нужно заниматься фондом страхования от потерь, брат? Результаты вашей деятельности за минувший квартал вызывают некоторое разочарование.

Это был недвусмысленный намек на то, что я должен удалиться.

Следующие две недели я провел, покорно уставившись на экран компьютера и с беспокойством следя за тем, как снижается курс доллара по отношению к дойчмарке. После обеда, в калефактории, я слышал обрывки разговоров о съемках: о сооружении нового грота у подножия горы Кана, об автобусах, битком набитых актерами массовки из Нью-Йорка, о жарких спорах между Филоменой и Брентом.

— Радуйтесь, что вас не втянули в сегодняшний спор, — сказал однажды вечером брат Боб. — У них, как они выражаются, «серьезные творческие разногласия».

— Что это такое? — шепотом спросил я у Брента, сидевшего рядом.

— Костыли, — сказал он.

— Вижу, что костыли. Откуда они взялись?

— Просто таким образом мы быстро и наглядно даем понять, что перед нами святыня. Все это должно ассоциироваться у зрителя с Лурдом и Фатимой.

— Зачем?

— Сейчас увидите. Следующая сцена наверняка заставит вас прослезиться.

Аббат и О'Тул задержались у подножия горы Кана, возле грота, сооруженного реквизиторами Брента. Посреди бассейна возвышалась большая бутылка «Каны», из которой било струей красное вино. Рядом стояла группа паломников — они негромко переговаривались, подставляя под струю бокалы.

— Превосходный букет!

— Я чувствую себя на десять лет моложе!

— Какой прекрасный мягкий вкус!

— Я сбросил пятнадцать фунтов!

— Не понимаю… как они могут продавать такое первосортное вино дешевле чем за десять долларов?

— Я снова могу ходить!

Аббат и О'Тул остановились, чтобы поговорить с молодой женщиной по имени Бренда, которая только что бросила в кучу свои костыли. Она бойко объяснила, что уже подумывала о самоубийстве, когда узнала о «Кане» от одного приятеля, выпившего ящик этого вина и вновь обретшего зрение.

— Поразительно! — сказал девушке О'Тул, взяв слойку с розовым кремом у монаха, обходившего всех с подносом закусок. Повернувшись к Аббату, О'Тул серьезно спросил: — Отец настоятель, скажите нам, каким образом вино могло исцелить всех этих людей?

— Видите ли, Хью, — сказал Аббат, — мы здесь, в Кане, не считаем себя профессиональными целителями. Мы лишь пытаемся делать замечательное вино по замечательной цене. А чудеса, подобные тому, которое произошло с Брендой, да и с другими присутствующими здесь людьми, способен творить только Бог.

И тут послышался чей-то писклявый голосок:

— И я!

— Молчи, Себастьян! — приказал О'Тул.

Аббат повел О'Тула (и Себастьяна) на гору Кана, предупредив его, когда они проходили мимо алтаря святого Тада:

— Держитесь подальше от тех колючих кустов, Хью, если, конечно, вы не расположены к небезопасному умерщвлению плоти.

— Спасибо, не сегодня.

— Ой! — взвизгнул Себастьян. — Ну вот, теперь придется покупать новый саван!

На вершине они сели в одну из лодок «Канского каска-ада».