|
– Да, много через нее людей пропадает. – Не всякий эту жидкость вместить может – оттого! А так как мы вместить можем, то и повторим! Ваше здоровье, сударыня! – Кушайте, кушайте! вам – ничего! – Мне – ничего! у меня и легкие, и почки, и печенка, и селезенка – всё в исправности! Да, бишь! вот что! – обращается он к женщине в черном платье, которая приостановилась у дверей, словно прислушиваясь к барскому разговору, – что у вас нынче к обеду готовлено? – Окрошка, да битки, да цыплята на жаркое, – отвечает женщина, как-то кисло улыбаясь. – А рыба соленая у вас есть? – Как, сударь, рыбы не быть! осетрина есть, севрюжина… Найдется рыбы – довольно! – Так скомандуй ты нам к обеду ботвиньи с осетринкой… звенышко, знаешь, да пожирнее! как тебя: Улитушкой, что ли, звать? – Улитой, сударь, люди зовут. – Ну, так живо, Улитушка, живо! Улитушка уходит; на минуту водворяется тяжелое молчание. Арина Петровна встает с своего места и высматривает в дверь, точно ли Улитушка ушла. – Насчет сироток-то говорили ли вы ему, Андрей Осипыч? – спрашивает она доктора. – Разговаривал-с. – Ну, и что ж? – Все одно и то же-с. Вот как выздоровею, говорит, непременно и духовную и векселя напишу. Молчание, еще более тяжелое, водворяется в комнате. Девицы берут со стола канвовые работы, и руки их с заметною дрожью выделывают шов за швом; Арина Петровна как-то безнадежно вздыхает; доктор ходит по комнате и насвистывает: «Кувырком, ку-вы-ы-рком!» – Да вы бы хорошенько ему сказали! – Чего еще лучше: подлец, говорю, будешь, ежели сирот не обеспечишь. Да, мамашечка, опростоволосились вы! Кабы месяц тому назад вы меня позвали, я бы и заволоку ему соорудил, да и насчет духовной постарался бы… А теперь все Иудушке, законному наследнику, достанется… непременно! – Бабушка! что ж это такое будет! – почти сквозь слезы жалуется старшая из девиц, – что ж это дядя с нами делает! – Не знаю, милая, не знаю. Вот даже насчет себя не знаю. Сегодня – здесь, а завтра – уж и не знаю где… Может быть, Бог приведет где-нибудь в сарайчике ночевать, а может быть, и у мужичка в избе! – Господи! какой этот дядя глупый! – восклицает младшая из девиц. – А вы бы, молодая особа, язычок-то на привязи придержали! – замечает доктор и, обращаясь к Арине Петровне, прибавляет: – Да что ж вы сами, мамашечка! сами бы уговорить его попробовали! – Нет, нет, нет! Не хочет! даже видеть меня не хочет! Намеднись сунулась было я к нему: напутствовать, что ли, меня пришли? говорит. – Я думаю, что это все больше Улитушка… она его против вас настраивает. – Она! именно она! И все Порфишке-кровопивцу передает! Сказывают, что у него и лошади в хомутах целый день стоят, на случай, ежели брат отходить начнет! И представьте, на днях она даже мебель, вещи, посуду – всё переписала: на случай, дескать, чтобы не пропало чего! Это она нас-то, нас-то воровками представить хочет! – А вы бы ее по-военному… Кувырком, знаете, кувырком… Но не успел доктор развить свою мысль, как в комнату вбежала вся запыхавшаяся девчонка и испуганным голосом крикнула: – К барину! доктора барин требует! Семейство, которое выступает на сцену в настоящем рассказе, уже знакомо нам. |
