А раньше все больше представлялись баронами, тайными советниками и офицерами лейбгвардейских полков, следующими из Петербурга в свои поместья на Тамбовщине. А то и особами духовного звания, отчего в рясы рядились и кресты на шею вешали.

— По рублику изволите-с?

— Валяй! — кивает купчина.

Метнули банчок. Повезло купчине — с ходу треху выиграл.

И тут же еще пятерку.

— Ах, какой вам фарт идет!... Может, поднимем ставочку на рублик?

— А чего на рублик, давай уж сразу на сто!...

Пошла игра — лица раскрасневшиеся, азартные...

Из коридорчика, что в отхожее место ведет, тенью выскользнул незаметный, невзрачный пацаненок на вид годков тринадцати. Огляделся по сторонам, подошел к половому, спросил что-то. Тот кивнул в угол на купчика.

Пацаненок постоял, присматриваясь к посетителям. Кого-то он знал, кого-то нет. В уголке примостились незнакомые ребятки, на вид деловые, но ведут себя до странности тихо, дале — пьяная девка калека в шинели, подле него три пацаненка о чем-то оживленно болтают, еще дале — строительная артель, сплошь неотесанная деревенщина.

Постоял пацаненок да пошел себе.

А через минутку к игрокам половой подбежал. Склонился к самому уху купчика, чего-то прошептал.

— Вас там спрашивают-с.

— Кто? — басит купчик.

— Не могу знать-с, — сладко улыбается половой. — Пожалуйте-с в отдельный кабинет — там вас ждут-с!

Настороженно подняли головы ребятки в углу.

Зашевелился проснувшийся инвалид.

— Опосля доиграем! — гудит, вставая, купец.

Игроки разочарованы — такой жирнючий налим с крючка срывается! Но половой что-то быстро им шепчет, и картежники, разом встав, тянутся к двери.

Жирен налим, да не их!... Там, где дело душегубы ладят, шулерам делать нечего! У них своя игра — у тех своя!

Половой, вьясь вьюном, бежит впереди купца, указывая ему дорогу. Проскочил вперед, услужливо распахнул дверцу:

— Проходите-с!...

А как зашел купец внутрь, тут же шагнул за ним, плотно за собой дверь затворил да сверх того на защелку закрыл.

Вот и все, захлопнулась крышка мышеловки.

Скрылся за ней купчина.

И пропал!...

Вернее сказать — сгинул!...

Хлопнула дверь, застучали по паркету шаги.

Кто таков?...

Позади, почтительно склонив голову, стоит Лесток. В руках два каких-то листка.

— Что вам угодно?

— Чтобы вы изволили взглянуть...

На листах два сделанных карандашом наброска. На одном корона нарисована, на другом — ряса монашеская, а вокруг нее топор, плаха да виселица.

У Елизаветы Петровны пудра из рук выпала.

— Как вас понимать?

— Желаете ли быть на престоле самодержавною императрицею али сидеть в монашеской келье, а головы друзей и приверженцев ваших видеть на колья насаженные? — спросил Лесток.

Пала Елизавета Петровна на колени перед образом богоматери да час, а то и поболе, усердно молилась.

— Помоги, заступница, не оставь милостью своею...

А в соседних комнатах суета, заговорщики топчутся, прибывают: камер-юнкеры Шуваловы все трое, Разумовский, камергер Михайло Илларионович Воронцов, Салтыков Василий Федорович и другие без счета.

— Все ли готово?

— Как не готово — готово... Но ежели теперь не поспешить, так поздно будет!

— А цесаревна как?

— Сумневается... Как бы вовсе духом не пала. Тогда всем нам конец!

Вышла Елизавета Петровна.

К ней Лесток подскочил да, не давая ей опомниться и рта раскрыть, подал орден святой Екатерины и серебряный крест.