— Сапожника Киммиха?

— Дядю Кнута, болван. Как любят только дети.

Я почувствовал, что тепло заполняет мое сердце и прогоняет ощущение горя, которое меня мучило.

— А он любил тебя, как любят только дедушки.

Понятно, что после этого я рассказал Биби всю историю с самого начала и до того момента, когда я нашел ее. То есть до «Медведя». Ах, Анни. Если бы я был Шехерезадой! Ей было дозволено говорить о своей жизни тысячу и одну ночь, и это спасло ее. Если бы у меня было столько же времени, я бы сейчас повторил тебе всю историю, которую ты только что выслушала, еще раз, ведь я рассказывал ее, слово в слово, для Биби. Так сделал бы любой сказочник на главной площади Марракеша или Багдада. Но это — не восточная сказка, а значит, она меня не спасет. Во всяком случае, я не пропустил ни одной мелочи, потому что Биби должна была понять цель всего этого, а целью был сад виллы господина Кремера. Чемодан с кладом. Место, где я сейчас сижу и пытаюсь наговорить полную кассету на твоем диктофоне. Два миллиона гигабайт, или как это называется? Вот только у меня больше не осталось тысячи и одной ночи. Может, всего-то тысяча секунд и одна в качестве премии. Солнце уже совсем низко над горизонтом. Кто знает, а вдруг ты скоро придешь. Раньше, чем… И что тогда?

Итак, я рассказал Биби, как познакомился с господином Адамсоном — здесь, в саду на скамейке, на которой я сейчас сижу. Как я догадался, что он — покойник. Как я — отчасти намеренно, частично по роковой ошибке — попал в мир мертвых и как выбрался оттуда. И о том, что господин Адамсон рассказал мне, как он и София провели в Микенах четыре счастливых, полных любви дня и ночи. Да-да, именно так. И что Агамемнон, ее отец, был плодом этой любви. Запретным плодом и, вероятно, тайным. Как господин Адамсон с моей помощью — он, мертвец без плоти и сил, не мог обойтись без меня — искал ее. Как нам удалось в последний момент спасти клад. Что этот клад — чемодан с неизвестным мне содержимым — спрятан в сарае виллы господина Кремера и есть надежда, что он все еще там, хотя прошло уже больше полувека. Мы разговаривали в 2011 году, а тогда был 1946-й. Но вилла еще стоит, точно такая же, как и раньше, и даже самшитовая изгородь ровно подстрижена, насколько я успел заметить во время нашего визита к Белой Даме два дня тому назад. Всего два дня назад! Ну вот. И если я передам ей, Биби, подарок господина Адамсона, то цель моей жизни можно считать достигнутой. Остальное будет подарком. И еще я добавил, что верю каждому слову господина Адамсона. Раз он сказал, что там клад, значит, там клад. Я утаил, что видел господина Адамсона, а он видел ее.

— Дружище! — воскликнула Биби. — Если мы сейчас же отправимся, то успеем на утренний самолет.

Она подошла к Джейми, которая заснула на своем табурете, положив голову на стойку, потрясла ее и показала на пустые пивные банки. Во время моего рассказа она построила из них высокую пирамиду. Пили мы исключительно «Будвайзер», но в пирамиде странным образом оказалась одна банка из-под пива другого сорта. «Шлитц». Словно сбой в генетической программе. Господи, неужели мы все это выпили?

— Запиши на мой счет, — распорядилась Биби, — мы спешим.

Джейми кивнула еще в полудреме, глядя на нее бессмысленным взглядом. Капитан и шериф тоже по-прежнему торчали в баре. Шериф сидел на полу, вытянув ноги и привалившись спиной к стене, он спал. Дыхание с хрипом вырывалось из его полуоткрытого рта, нижняя губа отвисла. Капитан Бриггс, наклонившись вперед, сидел в инвалидном кресле. Глаза открыты, он не шевелился. Может, умер.

Биби и пьяная вела машину, как профессиональный шофер-дальнобойщик. Улицы опустели, только фиолетовая дымка указывала на скорое наступление утра.