Потом мы несколько раз пробежались наперегонки, от задней стены сада до той, что выходила на улицу, и обратно. Господин Адамсон стрелой летел рядом со мной, а я тогда пробегал стометровку еще за секунды — скажем, за четырнадцать и восемь, — и только на последних метрах немного отстал. Словно недалеко от цели снизил темп.

— Молодец! — похвалил он меня, когда я, сияя от гордости, остановился у ворот. — Ты выиграл!

Я с трудом переводил дыхание. А он, казалось, даже нисколько не устал. Древний старик, а бегает, как ласка!

— А какой теперь год? — спросил господин Адамсон, как будто услышал вопрос, вертевшийся у меня на языке: какой ему годик, но неправильно его понял.

— Тысяча девятьсот… — Я наморщил лоб. — Мне восемь.

— Тысяча девятьсот сорок шестой, — кивнул господин Адамсон. — Вот как, уже…

Он направился к скамейке у дома. Я уселся рядом с ним. Мы молчали, болтали ногами и глядели, как кошка Мика охотится за мышами. Она сидела, словно неживая, в тени магнолии и, не отрывая глаз, смотрела на траву. Иногда был виден кончик ее хвоста. Тень дерева медленно, очень медленно сдвигалась, иногда солнечный свет попадал ей в глаза, она моргала и возмущенно поднимала голову.

— Теперь, когда мы стали друзьями, ты подал мне одну идею, — наконец сказал господин Адамсон скорее собственным носкам, чем мне. — Нам нужны деньги. — Он поглядел на меня: — У тебя есть деньги?

— У меня есть свинья-копилка.

Он радостно закивал.

— Туда опускаешь деньги и копишь, так что к восемнадцати годам соберется целое состояние.

— Это через десять лет, — возразил господин Адамсон, — а я имел в виду минут пять.

— Если свинью перевернуть и потрясти, монетки из нее прямо так и выскакивают. Мне хватит и трех минут.

Я рванул к лазу в изгороди, пролез через него так быстро, что ветка расцарапала мне лоб, и помчался по тропинке мимо скамейки, где обычно отдыхали прохожие, вдоль изгороди, перебежал через дорогу, не посмотрев ни направо, ни налево, ворвался в дом — на долю секунды я заметил себя в зеркале на стене — и побежал наверх по лестнице, в свою комнату. Я едва переводил дыхание. Снял с полки копилку, вытряхнул из нее на ладонь столько монеток, сколько получилось — а получилось четыре или пять, — и ринулся в обратный путь. Через три минуты, самое позднее — через четыре я уже снова стоял рядом с господином Адамсоном. Я показал ему деньги.

— Ну, что за идея?

— Биби, — ответил господин Адамсон.

— Кто такая Биби? — Кровь со лба текла мне в правый глаз, я смахнул ее рукой. Ладонь и зажатые в ней монетки стали красными.

— Моя внучка. Девочка с карими глазами и длинными волосами. Она смеется, прыгает и поет день и ночь. Когда я видел ее в последний раз, ей было четыре. Мы играли в прятки. На ней был фартук в красную и коричневую клетку, а на мне вот эта вязаная кофта, и я был разут. Понимаешь, я как раз снял ботинки, а сапожник Киммих их чинил. Я спрятался за низким стеллажом, где стояла отремонтированная обувь, меня трудно было не заметить, но я видел, что она все равно не может меня найти. Ну а потом… — Он как-то смущенно рассмеялся и пожал плечами. — Надеюсь, она все еще живет на прежнем месте. Пешком для тебя будет слишком далеко. Эти деньги нужны тебе, на трамвайный билет.

Он подпрыгнул как мальчишка или даже как гренадер наполеоновской армии, с восторгом предвкушавший поход на Россию.