И, как будто подтверждая мои худшие опасения, размеренный голос дивизионного комиссара Лежандра подводит итог:

– Само собой разумеется, я не представляю это как личное дело, господин Малоссен. Для меня вы – такой же подозреваемый, как и любой другой. У вас столько же прав, как и у всех. Не больше и не меньше. И ваш случай будет рассмотрен основательно, последовательно и беспристрастно. Если возникнет сомнение, можете мне поверить, это сомнение также будет обоснованным.

Где вы, Элизабет? Я звал вас недавно, вы не слышали? Кофе, Элизабет! Прошу вас. Маленькую чашечку кофе. Это такая малость в сравнении с только что распахнувшимися передо мной дверьми в вечность.

Но в переговорном устройстве слышится совсем не голос Элизабет, и не ее силуэт появляется за стеклянной дверью. Еще одно чудо Нового Человека: старомодная, строгая и заботливая экономка кюре превратилась в секретаршу с иголочки, которая не может предложить ничего, кроме нервной улыбки и достаточной компетентности в недостаточно длинной юбке.

И в руках у нее совсем не утренний кофе.

У нее в руках факс.

Который она жеманно кладет на стол.

– Благодарю, мадемуазель.

Все такое прозрачное в кабинете дивизионного Лежандра, что, выходя, мадемуазель как будто проходит сквозь стену.

Да, факс.

Читаем.

– Это должно вас заинтересовать, господин Малоссен.

Дочитываем.

– Личность третьей жертвы.

Смотрим на меня невыразительным взглядом.

– «Мари-Элен Изомбар…», господин Малоссен. Вам это о чем-нибудь говорит?

Ни о чем. К счастью, мне это ни о чем не говорит.

– Вы уверены?

Совершенно. Весьма сожалею. Не знаю я никакой Мари-Элен Из амбара.

– Девятнадцать лет, господин Малоссен… студентка… временно работала ночной горничной в гостинице, где, по вашим словам, вы провели ту ночь… Должен я напоминать название этой гостиницы?

– …

И все так же, молча, я выслушал последние очереди пишущей машинки, которая прибивала слова к стене с самого начала допроса.

– Выходи оттуда, Барнабе!

Одна в парижской квартире покойного Иова, Жюли разговаривала с зеркальным шкафом.

– Выходи, или я сама тебя достану.

Шкаф ей отвечал:

– Помолчи, Жюли, и делай, как я: смотри спектакль.

Зеркало шкафа не отражало Жюли. Зеркало шкафа предлагало ей обратное изображение экрана телевизора. А в телевизоре – эта группа японцев на площади Пале-Рояль, сидящих в пустоте: то положат ногу на ногу, то снимут, то встанут и засеменят куда-то, перебирая ногами над полом, то взбираются по невидимым лестницам, то спускаются, и все это – не касаясь земли, к пущему веселью окружающей толпы.

Жюли была не в настроении.

– Последний раз предупреждаю, выходи из шкафа, Барнабе, или я все тут разнесу.

– Послушай, что говорит комментатор, Жюльетта, и не дури. В конце концов, речь о моем искусстве.

Японцы, парящие над площадью Пале-Рояль, опять предстали перед взглядом Жюли. Несмотря на все их усилия, они решительно не могли добраться до земли.