[2] Закроют. Только попозже.

Глава двадцатая

И не забудь про меня…

Мы с Леночкой вели себя выше всяких похвал. Целую неделю не целовались и не обнимались, даже за руки боялись взяться. Только на заутрене, словно случайно, я успевал ухватить нежную ладошку своей невесты и быстренько ее пожать.

Еще разрешалось идти рядышком от храма до дома Десятовых. Но обращались друг к другу исключительно на вы, да еще и по имени-отчеству.

Кажется, не гимназистка и судебный чиновник женихаются, а испанская инфанта и французский дофин, которым и посмотреть друг на дружку лишний раз не полагается. Но этим-то что… Этикет. Для них брак — только политическая сделка, призванная укрепить могущество держав, но мы-то совсем другое дело. Мы женимся и выходим замуж по любви, верно?

А тут, старшие родственницы словно взбесились. Или озверели. Леночке даже запретили выбегать из гимназии, чтобы повидаться с женихом. Дай им волю — все наше общение свели бы к письмам. Век-то эпистолярный, блин. Но, слава богу, до такого они не дошли. Но все равно, контроль был надежным. Если отворачивалась матушка, на нас глазела тетушка. Вообще-то, совсем недавно Анна Николаевна вела себя как нормальный человек. Пусть и ругалась, и меня выставляла, но была гораздо мягче. Да и Ксения Глебовна выглядела несколько иной. Скажем так — более гуманной. Неужели и на самом деле кто-то пустил нехорошие слухи? Мне-то, с менталитетом двадцать первого века, по барабану, если кто-то начнет трепать, что сплю со своей невестой. Не с чужой же мне спать, верно?

Но на самом-то деле я зря хорохорюсь. Девятнадцатый век на дворе, пусть уже его последняя четверть, но предрассудков еще много. Так что и я, волей-неволей поддаюсь под влияние всех этих веяний. Начинаю думать — как бы чего не вышло, и как бы кто плохо не подумал.

А ведь поверьте, что-то в этом есть… В том смысле, что жених с невестой до свадьбы не позволяют себе ничего лишнего. Даже касание руки, не говоря уже о поцелуе, уже счастье.

И мне обидно, что есть какая-то сволочь, пытающаяся таким способом очернить и меня и Леночку.

Узнать бы кто, поговорил бы с этим сплетником… Есть у меня пара кандидатов на эту роль, связанных родственными узами, но, как говорится, не пойман, не вор. Одно лишь знаю, что клеветник (или клеветница) рано или поздно себя выдадут.

Но все-таки, раз время этого требует, значит, и мы с Леночкой ведем себя чинно и благородно. Поэтому, мне дозволено-таки явиться вечером в дом невесты, чтобы тихонечко посидеть, попить чайку (без сахара и без пирожных), поговорить о погоде, порассуждать о будущей семейной жизни.

Так вот и уселись — Анна Николаевна во главе стола, рядом Лена, а будущая теща рядышком. Ишь, сидит, да еще и заглядывает под стол. Что она там хочет увидеть? Или контролирует — не касаемся ли мы с дочкой друг друга ногами? Киндер гартен какой-то.

Так что, сижу как дурак, пью слабенький чай (крепкий, говорят, цвет лица портит) из стакана с подстаканником, закусываю ржаным бубликом (без варенья!) и не знаю, что бы такого этакого сказать для поддержания разговора? По крайней мере, о расследовании убийства в деревне Замошье говорить не хочется, равно как и об умыкании фельдфебелем Егорушкиным крестьянской девки.

Впрочем, Череповец нынче волнует более важная новость — следствие по делу господина Иннокентия Андреевича Фаворского — директора Череповецкой Окружной тюрьмы. И вот об этом деле мне нынче говорить можно, потому что это дело не мое!

— Иван Александрович, отчего расследование о злоупотреблениях в тюрьме ведете не вы? — поинтересовалась будущая теща.

— Потому что я, некоторым образом, заинтересованное лицо, — пояснил я. — Расследование инициировал губернатор, его поддержало… — я напрягся, но сумел вспомнить полное название, — Череповецкое тюремное отделение Новгородского комитета Общества попечительства о тюрьмах, членом которого я являюсь.