Там во всех окнах было темно.

3

Ингер Юханна Вик не представляла себе, как переживет этот день, и так с нею бывало каждое 17 Мая. В руках она держала блузку от Кристианина национального костюма. В этом году она предусмотрительно купила дочке лишнюю смену. Первая была перепачкана уже в половине восьмого. Да и здесь на рукаве красуется пятно от варенья, а к воротнику прилип раскисший кусок шоколада. Десятилетняя девочка голышом танцевала по комнате, тоненькая, щуплая, взгляд, как обычно, бегает вокруг, ни на ком и ни на чем не останавливаясь.

Без малого половина одиннадцатого, времени в обрез.

— Рождество, — напевала девочка, — на дворе. Ангелочки в серебре. Здравствуй, елочка нарядная, зеленая, пусть Господь на тебя поглядит и мир тебе подарит.

— Ты малость спутала даты, — засмеялся Ингвар Стубе и потрепал падчерицу по волосам. — Семнадцатого мая, знаешь ли, песни другие. Ты не видела мои запонки, Ингер Юханна?

Она не ответила. Надо было сразу выстирать первую блузку и пропустить через сушилку, тогда бы ребенок отправился на праздник в чистой одежде.

— Нет, ты только посмотри! — пожаловалась она, показывая Ингвару блузку.

— Чего ты расстраиваешься, — отозвался он, продолжая искать запонки. — У Кристианы в шкафу полно белых блузок.

— Полно? — Она закатила глаза. — Ты представляешь себе, сколько мои родители выложили за этот чертов костюм? И вообще, ты отдаешь себе отчет, как обидится мама, если мы наденем на Кристиану самую обыкновенную блузку?

— Младенец в Вифлееме родился, — нараспев тянула Кристиана, — гип-гип ура, гип-гип ура!

Ингвар взял блузку. Осмотрел пятна.

— Это я мигом ликвидну, — сказал он. — Пять минут — и дело в шляпе. Чуточку порошка и фён. К тому же ты недооцениваешь собственную мать. Уж она-то прекрасно знает Кристиану. Одевай Рагнхильд, через пятнадцать минут выходим.

Рагнхильд, которой было год и четыре месяца, сосредоточенно играла в углу комнаты разноцветными кубиками. И совершенно не обращала внимания на пение и танцы сестры. На удивление осторожно ставила кубики один на другой и просияла, когда башня достала ей до подбородка.

У Ингер Юханны духу не хватало помешать ей. В такие минуты особенно бросалась в глаза пропасть, разделяющая двух девочек. Старшая — худенькая, хрупкая; младшая — настоящий крепыш. Кристиану так трудно понять, Рагнхильд — необычайно рассудительная и простодушная; сейчас она взяла в руку верхний кубик, посмотрела на маму и сверкнула восемью беленькими зубками:

— Кубик, мама. У Агни кубик. Видис?

— Земля прекрасна, — звонко распевала Кристиана, — дивны небеса Господни.

Ингер Юханна подхватила старшую дочку. Та с готовностью, точно младенец, прильнула к ней, голышом лежала в маминых объятиях.

— Сейчас не Рождество, — тихо сказала Ингер Юханна, уткнувшись губами в теплую детскую щечку. — Сейчас Семнадцатое мая, верно?

— Я знаю, — ответила Кристиана, на миг глянув матери прямо в глаза, и монотонно отбарабанила: — День Конституции. Мы празднуем свою независимость и свободу. В этом году одновременно отмечается столетие отделения от Швеции. Тысяча восемьсот четырнадцатый и тысяча девятьсот пятый. Мы отмечаем эти даты.

— Красоточка моя, — прошептала Ингер Юханна и поцеловала ее. — Умница. Давай-ка оденемся, а?

— Пусть Ингвар.

Она ужом вывернулась из рук матери и, как была босая, стрелой помчалась в ванную.