Самая большая перемена проявлялась в бою. Амемун всегда одним из первых бросался на врага, убивал больше всех и меньше всех был склонен к пощаде.

Месть творит чудеса, размышлял Декелон. Она была тем самым ветром, который свыше века назад унес его народ с принадлежащей ему по праву степной территории в южные пустыни, а теперь нес их обратно в степь. Именно этот ветер в огромной мере определял политику и общество саранахов и, насколько Декелон мог разобрать по рассказам Амемуна о дворах в Пилле и Кендре, политику и общество на всем континенте. И этот ветер вдохнул теперь в старое тело Амемуна новую жизнь, придав ему силу и выносливость куда более молодого человека, сочетаясь с ненавистью, которую может вызвать лишь потеря не просто того, кого любишь, а того, вокруг кого вращалась вся твоя жизнь.

И Декелон знал, что такая месть может также стать и помехой.

– Не понимаю, почему мы не можем продолжить, – спорил Амемун. – Мы можем выделить еще сотню для доставки этой добычи домой к вашему народу. Все равно у нас остается…

– Слишком мало воинов, – не дал ему договорить Декелон. – Каждая битва понемногу сокращает нашу численность. При последних двух нападениях на кланы четтов мы не истребили их, а лишь рассеяли, заставив разбежаться на запад и север. Слух о нашем присутствии распространяется, и скорее раньше, чем позже, кланы в этой части Океанов Травы объединятся и двинутся на нас.

– Еще одно, – взмолился Амемун. – Еще одно нападение. Твои разведчики обнаружили след. К ночи мы сможем догнать тот клан, а завтра к этому времени мы все уже будем двигаться на юг.

Декелон тяжело вздохнул. Он тоже желал продолжить резню и грабеж – это было мечтой всей его жизни, – но он был предводителем этого военного отряда, отвечал за людей, воевавших под его началом и собранную ими добычу. За то время, которое он и его бойцы свирепствовали по востоку и западу этой части Океанов Травы, они наголову разгромили шесть кланов и в первых четырех боях перебили всех до единой души. Но он нутром чуял, что время истекает, и они находились сейчас неподалеку от того участка границы, где впервые перешли ее. Он был уверен: это знак того, что пора возвращаться.

«И все же, – подумал он, – еще одна ночь. Если я сейчас вернусь, то, возможно, не увижу новой весны; возможно, никогда больше не сражусь ни в одной новой битве».

Он огляделся кругом, обводя взглядом лица выжидающе глядящих на него воинов. И увидел, что они тоже хотят этого.

– Отлично. Еще одно. А потом отправимся домой.

Он отрядил восемь воинов, по большей части раненых, сопровождать домой в южную пустыню взятую при последнем нападении добычу, а затем отдал приказания разведчикам, которые быстро убежали на север, в сторону обнаруженного ранее следа нового клана. Остальные воины разобрали оружие, образовали цепочку и последовали за разведчиками куда менее резвой рысью.

Была ясная безлунная ночь. Эйнон лежал на спине и смотрел на море звезд, но вместо красоты, которую он некогда видел в нем, оно теперь только напоминало ему об оставленном позади поле костей.

«Столько же костей, сколько и звезд», – подумал он.

Над ним вырос силуэт. Даже не видя лица, он знал, что это Макон. На миг он подумал, не убить ли его тот пришел, не в этом ли состоял все время план Линана, но что-то глубоко внутри подсказало ему, что ни тот, ни другой не сделали бы ничего подобного. Макон был для этого слишком горд, а Линан слишком уверен в себе.

– Можно поговорить с тобой? – спросил Макон, голос которого выдавал, насколько он юн.

– Конечно, друг мой, – ответил Эйнон, подчеркивая предпоследнее слово. Произнося его, он вдруг понял, что это верно, и почувствовал себя чуть менее одиноко.