Лопухин всмотрелся. Это оказался конь, белый конь.

— Я велю проделать в нем отверстие, надену на цепочку и стану носить на груди в память о нашей сегодняшней беседе, — дружески сообщил Кейт всем присутствующим, пряча фигурку в карман. — Главное, чтобы цепочка оказалась прочной и не порвалась. Что же касается всех прочих шахмат, то они вряд ли будут представлять интерес и для меня, и для моего брата. Так что благодарю вас, господин Лопухин. Засим позвольте откланяться. Наше присутствие в этом гостеприимной доме затянулось!

Кейт и Остерман заторопились вслед за Натальей Федоровной вон из кабинета. Степан Васильевич тяжело оперся на край стола. Он не чувствовал никакого облегчения оттого, что эти два страшных, непостижимых в своем коварстве человека покидают его дом, что теперь можно на покое перевести дух и толком поразмыслить о случившемся. Он не способен был думать ни о чем. Кроме того, что теперь не конек точеный, шахматный, будет висеть на цепочке у Кейта. Это он, Степан Лопухин, оказался на его цепочке! И, чует его сердце, сия цепочка не порвется никогда.

Но дамы смотрели если и с тоской, но без злобы. А вот выражение лица де Лириа не обещало ничего доброго. Глаза его метали молнии, рот обиженно кривился, судорогой дергало щеку. Словом, обычно весьма приглядный, даже, на чей-нибудь вкус, красивый, сейчас испанец выглядел просто-таки отталкивающе. Каскос же, стоявший рядом с герцогом, цвел, как розовый куст, лучился, чудилось, десятком улыбок сразу, настолько ослепительно сверкали его очень белые, крупные зубы, искрились большие миндалевидные глаза, затмевая качание крупной серьги с бриллиантом, подвешенным к серьге на тоненькой цепочке.

Каскос пребывал в отличном настроении, в то время как его патрон лопался от злости. Причиной этого могло быть лишь одно: они видели, как Алекс целовался с Дашей. Де Лириа сразу же начал давиться ревностью, ну а Каскос несказанно обрадовался, убедившись, что предполагаемый опасный соперник оказался совсем даже не соперником, а самым обыкновенным бабником. Бабников в испанском посольстве не любили... Значит, герцог продолжал оставаться в полном и нераздельном обладании своего секретаря! Ну разве это не отличная новость? Разве не заслуживает она сияния улыбок? А если милый друг Иаков хмурится — ну что ж, вольно же ему было столь бездумно отдать свое сердце этому смазливому парню! Теперь он поймет свою ошибку, теперь оценит верность и нежную преданность своего секретаря и постоянного друга!

Алекс, мгновенно, буквально с одного взгляда постигнувший все тонкости этих размышлений, почувствовал такое отвращение и к своему патрону, и к его любовнику, что счел за лучшее покинуть их поскорее. Он вышел из Слободского дворца через боковую калитку и отправился к дому де Лириа пешком, хоть это было изрядно далеко. Объясняться с кучером, который был на редкость привередлив и слушался только самого посла, Алекс не имел ни малейшего желания.

Калитку показал ему какой-то услужливый московит. У него был забавный, рассыпчатый, чисто московский говорок с протяжными "а", до невозможности смешивший и в то же время раздражавший Алекса. Так говорили здесь все — от простолюдинов до господ, но этот человек выговаривал звуки особенно противно, крикливо, неряшливо, хотя по виду был не крестьянин, не мужик какой-нибудь, даже не белоземец , а выглядел как слуга из богатого дома, дожидавшийся вместе с другими лакеями разъезда своих господ.

Поглядев со стороны на огромное количество карет, собравшихся перед дворцом, представив, как они будут путаться упряжью, цепляться колесами и дверцами, сколько шума и гама учинят тщеславные вельможи, борясь за право уехать с бала первыми и совершенно по старинке считаясь чинами, как будут орать и браниться кучера, выслуживаясь перед господами, Алекс снова порадовался, что ушел пешком.