— Заходь!

И мечтающие о тепле солдаты разом, гурьбой бросились вперед, оскальзываясь на заснеженном крыльце.

— Отставить! В бога, в душу!.. — остановил их офицер. — Куда прете, скоты?! Порядок забыли?! Заходить по одному!.. Шагом... арш!

Солдаты, разобравшись в цепь, нетерпеливо подгоняя впереди идущих жесткими тумаками в спину, стали забегать в дверь. Последним, стряхивая с башлыка и погон снег, зашел и офицер.

В просторном вестибюле, не проходя далее двери, солдаты остановились, встав плотной кучкой, опасливо озираясь по сторонам.

— Гляди, ребяты, сколько золото-та!..

Офицер, приказав замереть на месте, побежал куда-то вверх. Но совсем скоро вернулся в сопровождении какого-то господина в сюртуке.

— Сюда, будьте любезны, — показал тот.

Офицер, заступив за его спину и страшно гримасничая — вращая глазищами и шевеля губами, — украдкой показал кулак.

Мол, вести себя как подобает, а не то... мать вашу ети!.. скулу набок, а все зубы — в горсть! Но солдаты и без его стращаний боялись лишнего шагу ступить.

По лестнице, распугивая дробным топотом сумрачную тишину, спустились куда-то, в освещенный электрическими лампочками подвал, где у стены, рядком, были сложены большие деревянные ящики с прибитыми с боков ручками.

— Вот эти! — ткнул господин пальцем в ящики. — Общим числом — восемь. Только, прошу вас, голубчик, осторожней!

Офицер кивнул. И, обернувшись к солдатам, приказал:

— По четверо — разберии-сь!

Солдаты рассыпались на четверки.

— Берете с четырех углов, подымаете и нежно, как мамка — дитё, несете наверх в машину! И не дай вам бог!..

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, доставим в лучшем виде! — крикнул кто-то из солдат.

— То-то!..

Солдаты, забросив винтовки на спины, ухватились за ручки, разом разогнулись, крякнули от натуги и, коротко семеня ногами, потащили неподъемные ящики к лестнице.

— Куда прешь-то? Куда толкаешь дьявол?! Осаживай, осаживай, — переругивались они, таща ящики вверх по ступеням. Холодно уже никому не было — всем было жарко.

Офицер зорко наблюдал за происходящим и, когда кто-нибудь случайно спотыкался или ненароком задевал углом ящика перила лестницы, подскакивал и, суя в самый нос черный, обтянутый кожей кулак, прикрикивал:

— А вот я тебя... раззява!..

Во дворе, дымя выхлопами, стояли еще два, кроме того, на котором они приехали, грузовика. Ближний — сдав задом к самому выходу.

— Подавай по одному!

В машины ящики грузили прямо с крыльца, через сброшенный задний борт — четверо подавали снизу, еще четверо, перехватывая, принимали, пятясь и таща их на себя.

Погруженные ящики, чтобы они не елозили, крепко привязали к бортам и прикрыли сверху рогожей.

— Садись!..

Разбитые на три команды солдаты расселись в трех грузовиках, прямо на ящиках.

— Трогай!

Первая машина на малой скорости вырулила из ворот. За ней вторая. За ней — третья...

Улицы были пустынны, но колонна все равно еле-еле, так что любая полудохлая кляча обгонит, плелась по заснеженным улицам, прорезая мельтешню снега светом электрических фар.

— Чего так медленно-то, чай не яйца на ярмарку везем! — ругались, коченея и хлопая себя по плечам, солдаты.

Хотя отчего ж не яйца — и яйца тоже!..

Ехали долго, хотя совсем недалече — в пакгаузы Московского вокзала, где еще некоторое время петляли среди занесенных путей, пробуксовывая на переездах на обледеневших рельсах.