– А тебе любо? – ехидно спросил Фрол и, живо повернувшись ко мне, сказал: – Микешко этот вот какой человек: гоньба гонять – не хочу, жениться – не хочу, начальник возить – не хочу. Ничего не хочу! Как будешь жить?..

– Неволя жить не хочу, – задумчиво и просто сказал Микеша. – Пашпорт давали бы, белый свет пойду…

Фрол посмотрел на него долгим и насмешливым взглядом…

– Безумной! – сказал он убежденно. – Как пашпорт тебе дадут? Другой тоже пашпорт хочет… Все захотят, кто на станке останется? Начальник приедет, кто повезет?..

Микеша промолчал. Лицо у него было грустное. Быть может, он признавал неодолимую правильность аргумента, но внутри у него бессознательно, нелогично и непобедимо засело стремление к белу свету и вольной воле. Вообще мне казалось, что теперь роли ямщиков радикально изменились. Фрол представлял собою само здравомыслие, вековую мудрость ямщицких общин, – и он с уничтожающей насмешкой смотрел на «безумного» Микешу. В глазах последнего стояла лишь грустная растерянность и темное, бессознательное стремление… неизвестно куда…

– Как же ты говоришь, – заступился я за Микешу, к «безумию» которого я почувствовал глубокую симпатию, – как ты говоришь, что он не хочет работать, когда вот он лямку с тобой же тянет…

– Так то я его нанимал, – ответил Фрол насмешливо. – Какой это станочник на чужой станок нанимается, свою очередь держать не хочет… Два раза бегал… обществом пороли… Может, скажешь, неправда?

Микеша продолжал молчать.

– Теперь, гляди, опять чего-то надумал, – с чисто мефистофелевской улыбкой продолжал Фрол, пронизывая бедного Микешу острым и насмешливым взглядом. – Скажешь – и это неправда? А зачем барахло взял?.. Сапоги зачем? Ружье для чего захватил? Смотри, общество все равно достанет тебя… Опять портки спустят.

Он говорил с негодованием и увлечением. Но Микеша вдруг перевел на него свои выразительные глаза, в которых засветилась определенная мысль, и сказал просто:

– Меняй у меня лодку. Моя лодка на станке осталась, хорошая!..

Маленькие хитрые глазки Фрола забегали. Он был сбит с бескорыстно-обличительной колеи и не мог сразу попасть на другую, тем более что ему приходилось стать пособником подозреваемого нового побега. Через некоторое время, однако, он ответил заискивающим тоном:

– Придачи, Микешенька, не спросишь?

– Где придачу возьмешь? Лодку сегодня давай. Проезжающих доставим, я в лодку сяду, ты пешком назад пойдешь.

– А я потом как твою ладью достану? Станочники не отдадут.

– Бумагу пишем. Вот он бумагу пишет, – указал Микеша на меня.

– Пишешь бумагу? – живо спросил у меня Фрол. – Ну, когда так, – меняю!

Они ударили по рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной книжки, наскоро написал условие, буквы которого расплывались от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола. В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались в усмешку.