Он спешно расплатился, покинул ресторан и принялся зигзагами и кругами обходить помещения аэропорта, пытаясь замести следы: он побывал во всех мужских туалетах и в одном из них переоделся в кожаные штаны, один раз выходил на летное поле и вернулся назад через пожарную лестницу, отсиживался в чулане со швабрами и мусорными контейнерами, с четверть часа таился, высматривая Токаева, в каком-то бутике за партией кашемировых пальто, наконец пристроился в очередь не на свой рейс и только за пару минут до критического срока юркнул в «отстойник» для пассажиров, отправляющихся в Марсель. На борту самолета он Асхата Токаева не нашел, правда, один попутчик что-то сразу засел в туалете, другой спал, закрыв лицо носовым платком, а третий зарылся в газету, и лица его было не увидать. Вася Злоткин вытянулся в своем кресле и подумал, что теперь хорошо было бы заснуть на часок-другой. Он заказал стюардессе двойную водку и прибегнул к испытанному снотворному…    

«Милый Вася!

Я еще жива, слава Богу, и даже бывает, что несколько дней подряд у меня держится нормальная температура. Разве что угнетает слабость, даже самая незначительная физическая нагрузка вгоняет меня в пот и вызывает такое сердцебиение, что прямо бывает страшно. Вот пошла сегодня по воду на Урчу, зачерпнула ведерко, в которое попало два прошлогодних березовых листа, пошла назад в горку и вдруг чувствую, что воздух куда-то делся, точно его выкачали и устроили вакуум всей округе. „Ну, — думаю, — плохо, девушка, твое дело!“ и тут кто-то говорит у меня над ухом: „Еще не вечер“, — да так явственно, как будто это и вправду кто-то сказал у меня над ухом. Ты знаешь, Вася, что я человек суеверный, и поэтому сразу решила, что это был голос свыше.

Но если у меня дела обстоят еще туда-сюда, то природа совсем потеряла голову. Представь себе, в феврале у нас уже сошел снег и только в низинах он лежал пепельно-серый и ноздреватый, а ледоход на Урче начался в конце мая, да такой, что по ночам спать было невозможно, точно под окнами ходили тяжеловесные поезда, а птицы заявились в начале марта и целую неделю гомонили с утра до вечера, видимо, возмущаясь на холода, а на 9 мая была метель. Впрочем, весна есть весна, и солнце припекает, если подставить ему лицо, и в воздухе уже витают запахи того, чему только предстоит народиться, и от земли идет какой-то опьяняющий, животворный дух. Пахнет навозом, ожившим после зимы, теплом и наметившимися почками, а если ветер подует со стороны низин, то потянет остро-сырой прохладой. Думаешь об одном: скоро надо будет высаживать рассаду.

Кстати, о перспективах нового огородного сезона. У меня в ящиках отлично взялись помидоры и цветная капуста, но огурцы что-то не задались. Что касается кабачков, то я попробую в этом году посеять не только „грибовские“, но и „цукини“, потому что последние хранятся намного дольше. Словом, посевной материал у меня особых сомнений не вызывает, почва также, ибо я еще с осени добавила в грядки компоста и опилок, которые несравненно питательней всякой химической ерунды. Правда, Петрович говорит, что еще хорошо посыпать грунт опавшими листьями, а Надежда Михайловна утверждает, что они отбирают влагу, — уж не знаю, кому и верить.

Кстати, о Надежде Михайловне. Во-первых, на этот год я именно у нее купила семенной картофель, а не у подонка Гожева из Лесков, который меня надул. Во-вторых, я наконец-то побывала у нее дома, когда ходила с ведрами за картошкой. Этот визит произвел на меня жуткое впечатление. Представь себе, она никогда не открывает окон, и поэтому в избе у нее стоит такой спертый дух, что у меня сразу закружилась голова. В избе же повсюду навалены какие-то грязные тряпки, к одному стулу за неимением ножки прибит чурбачок, возле печки стоят ржавые молочные фляги и навалена горкой сносившаяся обувь, правая стена сплошь оклеена почетными грамотами, между которыми главенствует портрет Сталина, раскуривающего трубку.