И вообще я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семеновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете ее каким-то диким способом».
— Мы — дикари! — сказала Ангелина Семеновна. — А это, — она нежно наклонилась к Венику, — мой маленький дикареныш. Хочу залить его сметаной и молоком.
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые, жирные пузыри. Я снова засмеялся.
— Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, — заявила Ангелина Семеновна. — Он среди родных людей!
Но мама перед уходом все-таки обратилась к подполковнику:
— Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Подполковник кивнул — и она перестала сутулиться, словно у нее гора с плеч упала.
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
— Не забудь про самое главное! Не забудь!..
И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
А я все понял — и у меня сразу испортилось настроение.
Как я летом двойку получил
Лишь только тронулся поезд, Ангелина Семеновна сейчас же начала «шефствовать» надо мной.
Прежде всего она попросила, чтобы я уступил ее Венику свою нижнюю полку.
— Он у меня очень болезненный мальчик, ему наверх карабкаться трудно, — сказала Ангелина Семеновна.
— Альпинизмом надо заниматься, — усмехнулся подполковник, которого звали Андреем Никитичем.
— Веник обойдется без посторонних советов. У него есть мама! — отрезала Ангелина Семеновна. Она вообще косо поглядывала на Андрея Никитича.
А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться и в окно смотреть удобней.
Но это было только начало.
Ангелина Семеновна очень точно знала, на какой станции что должны продавать: где яички, где жареных гусей, а где — варенец и сметану. На первой же большой остановке она попросила меня сбегать на рынок, который был тут же, возле перрона.
«И так уж продуктовый магазин в вагоне устроила! — подумал я. — Куда же еще?..» Мне очень хотелось побегать вдоль вагонов, добраться до паровоза, посмотреть станцию, но пришлось идти на рынок. Сама Ангелина Семеновна командовала мной сквозь узкую щель в окне: «Вон там продают куру! (Она почему-то называла курицу „курой“.) Спроси, почем кура… Ах, очень дорого!.. А вон там огурцы! Спроси, почем… Нет, это невозможно!»
В результате я так ничего и не купил. Но Ангелина Семеновна объяснила мне, что для нее, оказывается, самое интересное — не покупать, а прицениваться.
То же самое было и на второй большой остановке А на третьей я не стал спрыгивать вниз, нарочно повернулся носом к стенке и тихонько захрапел. Но Ангелина Семеновна тут же растолкала меня. Она сказала, что спать днем очень вредно, потому что я не буду спать ночью, а это отразится на моем здоровье, за которое она отвечает перед мамой, — и поэтому я должен сейчас же бежать на станцию за варенцом.
— Вы просто эксплуатируете детский труд, — не то в шутку, не то всерьез заметил Андрей Никитич. — Послали бы своего Веника. |