— Господи, если бы Ты дал нам доказательства настоящего ада, — продолжил Пэм, — не того изобретения нашего воспаленного воображения, а настоящего, в котором находились бы те, кто заслужил это, то я бы мог надеяться, что Ты таков, каким мы Тебя всегда принимали… Если бы Ты поселил чудовище Сатану в темную огромную вселенную, как некогда мы помещали его в наши подземные царства, и сделал бы его большим, холодным и таким тяжелым, чтобы ничто не могло ускользнуть из его ада, как ничто не может ускользнуть из черной дыры вселенной… если бы Ты создал его в полном противоречии с самим собой, в противоположности льда и пламени, покрытым жесткой коркой, но со слизистой противной кожей, — в этом месте Пэм бросил взгляд на группку детей у боковой стены, — и если бы Ты показал нам, как главные убийцы века, злодеи правители племен и наций, застывают и намертво примерзают к Сатане в его объятиях и он в течение миллиардов лет сдирает с их лиц кожу своим смрадным раскаленным дыханием и выблевывает на них мерзость, живых гусениц и навозных жуков, и медленно затягивает их в себя… и если бы Ты особенно позаботился о том крикливом, пучеглазом, скрежетавшем зубами провозвестнике немецкой национальной религии, и о том по-крестьянски хитром пророке русской революционной религии, и о том устроившем резню ублюдке, который был королем цивилизованных бельгийцев, и о том краснощеком кретине с румяными щеками и бесстрастным взглядом, который убивал людей в джунглях Южной Азии… а также и о заплечных дел мастерах из банановых республик, тиранах островов Карибского моря и Тихого океана, племенных головорезах Африки, исполнителях этнических чисток на Балканах, — и если бы для полноты меры бросил бы туда всех их банкиров и поставщиков оружия и верные им легионы насильников, палачей, карателей, разбойников, стрелков, автоматчиков, головорезов, похитителей из эскадронов смерти, строителей крематориев и комендантов лагерей смерти… и сделал бы так, что их собственные нечистоты так жалили и обжигали Сатану, что он бы расплавил смрадным жгучим дыханием часть своего льда, чтобы смыть с себя всю эту мерзость, а она только сильнее прилипала бы к нему, к его гноящейся коже и страдала бы все сильнее и сильнее, все более мучительно и медленно… в течение миллиардов тысячелетий проваливались в ледяное нутро, клетка за изуродованной клеткой… до тех пор, пока все эти двуногие твари не слились бы с Сатаной, живые и корчащиеся от мук в его черном ледяном чреве, навечно и навсегда… вот тогда, тогда, Господи, думаю, я смог бы остаться Твоим служителем…

Пэм достал платок и вытер вспотевший лоб. Теперь он говорил почти шепотом.

— Но при том, что есть, мы должны переделать Тебя, Господи. Если мы должны переделать себя, то мы должны переделать и Тебя. Нам нужно место, на котором мы могли бы твердо стоять. Точка опоры. Мы слабы, мы малы, мы шатаемся под тяжестью нашей цивилизации… Мы любим друг друга только за воздаяние, за выгодные браки, мы любим детей, пока держим их на руках, но это лишь смутное ощущение, текучее и изменчивое, которое лишь оправдывает наше сознание и удерживает от ухода в небытие. Этого недостаточно, явно недостаточно. Нам нужна точка опоры.

Я прошу Тебя о надежде, что труд наших душ найдет свое разрешение в Тебе, Господи, да будет благословенно Имя Твое. Ради всех нас, живущих на этой маленькой Твоей планете, я прошу Тебя об этом. Аминь.

Пэм вернул микрофон руководителю оркестра. Сара встала со своего места, подошла к нему, обхватила его за шею и поцеловала, потом, опершись спиной на руку Пэма, которой он обнимал ее, она отклонилась назад и откинула с его лба прядь волос.