Отойдя в противоположный конец зала, сталкиваюсь с маленьким епископом. В цивильной одежде он кажется еще более тщедушным. Епископ испытывает большое облегчение, увидев меня.

— Я не уверен, что веду себя правильно, — говорит он. — Вы, случайно, не знаете, будет ли здесь что-нибудь вроде благословения?

Я смотрю на Пэма. У него в руке бокал. Обняв Сару за талию, он танцует и одновременно разговаривает с двумя молодыми женщинами, которые почему-то кажутся мне странно знакомыми.

— Думаю, что потом Пэм сам что-нибудь скажет.

— Тогда я подожду. Честно говоря, я не знаю, что надо делать. Пэм всегда был полон сюрпризов. Но она красивая женщина, его невеста. Потрясающе выглядит. — Он улыбается. — Раввины обычно не бывают такими красивыми.

Я вижу, что Пэм машет мне рукой. Подхожу, и он представляет меня молодым женщинам. Это его дочери, Кимберли и Памела, Ким и Пэм. Теперь я замечаю семейное сходство: у обеих челюсти Пембертонов, крупные головы, таких людей продавцы универмагов называют нестандартными. Ким блондинка, Пэм — брюнетка. Обе широко улыбаются, показывая ярко-белые зубы. Рядом с ними маленькие дети, один — Ким, другой — Пэм, они убегают, прежде чем их успевают представить. Все смеются, матери в притворном негодовании качают головами. Пэм кладет руку мне на плечо.

— Этот человек пишет мою духовную биографию, — говорит он дочерям. — Ваш отец скоро начнет выступать на ток-шоу.

— О, папа, ты всегда все преувеличиваешь.

— Я еще заставлю вас гордиться собой.

— Папа, мы и так тобой гордимся, — говорит блондинка, но лицо ее при этом становится совершенно несчастным.

Когда девушки уходят, Пэм берет меня за руку и отводит в сторону.

— Вчера мы узнали, что этот сукин сын умер два месяца назад.

— Какой сукин сын?

— Шмид, Шмиц, как, черт, его звали. Нацист, комендант гетто. Умер во сне. Дома, в Йонкерсе. Мы же имели на него все, проклятие!

— Но он умер.

— Но он не предстал перед судом, и никто не увидел, кем он был на самом деле.

— Да, но для этих случаев Данте изобрел ад.

— Данте не изобрел ад, он его украсил. У тебя пустой бокал, пошли со мной. А потом, когда ты как следует вооружишься, я познакомлю тебя со своей вирджинской мишпохой.

Мой друг бармен наливает мне водки, но когда я оборачиваюсь, Пэма уже нет. Стайка детей и шумливых девиц, не достигших тинейджерского возраста и не привыкших к взрослым платьям и колготкам, собралась у стола со свадебными подарками. Каждый подарок упакован, но детей привлекает сам факт — подарки на столе. Дети смотрят на стол и перешептываются. Среди них я вижу детей Сары — Джейка и Дэви, они смотрят на блестящие коробки, перевязанные белыми лентами, без особого любопытства, но с чувством собственников. Они явно не хотят, чтобы другие трогали подарки.

Когда я подхожу, дети разбегаются. Среди коробок и коробочек стоят прихотливо украшенные корзинки с цветами. Смотрю на карточки. Одна от раввина и миссис Такой-то, одна от сестер хосписа на острове Рузвельта, одна от Триш ван ден Меер («Мои поздравления вам обоим», послание написано от души). Самый большой букет имеет вид подковы, к нему приколото поздравление: «Благослови Бог Попа и миссис Поп». Ниже подпись: «От всех твоих друзей из церкви Приятного Прозрения».

Мне жарко, в отеле стоит невероятная духота. Подхожу к окну, но оно не открывается. Стекла покрыты морозным узором. Зиму сюда не приглашали. Сейчас выпью водку и уйду. Меня гложет обида. Пэм и Сара все это время жили своей жизнью, которой они не хотели делиться со мной. Кажется, я сейчас выроню бокал.

Однако в следующий момент все снова представляется мне в розовом свете.