– Идите, – медленно сказал граф, – идите, мой друг; но прошу вас, если на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что я многое на этом свете могу сделать, что я счастлив употребить свою власть на пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель.

– Хорошо, – сказал Максимилиан, – я буду помнить об этом, как эгоистичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи. Если мне это понадобится, – а очень возможно, что такая минута наступит, – я обращусь к вам за помощью, граф.

– Смотрите, вы дали слово. Так до свидания.

– До свидания.

Они подъехали к дому на Елисейских Полях. Монте-Кристо откинул дверцу. Моррель соскочил на мостовую.

На крыльце ждал Бертуччо.

Моррель удалился по авеню Мариньи, а Монте-Кристо быстро пошел навстречу Бертуччо.

– Ну, что? – спросил он.

– Она собирается покинуть свой дом, – отвечал управляющий.

– А ее сын?

– Флорантен, его камердинер, думает, что он собирается сделать то же самое.

– Идите за мной.

Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное нам письмо и передал его управляющему.

– Ступайте, – сказал он, – поспешите; кстати, пусть Гайде сообщат, что я вернулся.

– Я здесь, – ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала карета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и невредимым.

Бертуччо вышел.

Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюбленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, которой она ждала с таким нетерпением.

Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не выказываемая так бурно, была не менее велика; для исстрадавшихся сердец радость подобна росе, падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную влагу, но посторонний глаз не заметит этого.

За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно уже казалось ему невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив.

Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гайде, как вдруг открылась дверь.

Граф нахмурился.

– Господин де Морсер! – доложил Батистен, как будто одно это имя служило ему оправданием.

В самом деле лицо графа прояснилось.

– Который? – спросил он. – Виконт или граф?

– Граф.

– Неужели это еще не кончилось? – воскликнула Гайде.

– Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, – сказал Монте-Кристо, беря девушку за руки, – но тебе нечего бояться.

– Но ведь этот негодяй…

– Этот человек бессилен против меня, Гайде, – сказал Монте-Кристо, – бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.

– Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, – сказала Гайде.

Монте-Кристо улыбнулся.

– Клянусь тебе могилой моего отца, – сказал он, – если с кем-нибудь и случится несчастье, то во всяком случае не со мной.

– Я верю тебе, как богу, господин мой, – сказала молодая девушка, подставляя графу лоб.

Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.

– Боже мой, – прошептал граф, – неужели ты позволишь мне снова полюбить!.