Все отступились от Елизаветы. Маркиз Шетарди оказался скуп и недоверчив, Нолькен выжимал из нее обещание отдать завоеванные земли, и она поняла, что помощи от иностранцев ждать не приходится. Цесаревна колебалась целый год, целый год прошел в пустых переговорах, и время подошло к критической точке…

Второй раз подстерегло Елизавету горькое разочарование во Франции: когда ей отказали в руке французского короля, и теперь, когда Франция отказала ей в поддержке при восхождении на престол.

Нет, она не думала, что справится сама, своими силами, не могла и помыслить о том, чтобы совершить переворот. Но рядом был Лесток, минута была решающая…

23 ноября 1741 года при дворе проходил очередной куртаг. Как ни странно, на этот раз пригласили и Елизавету. Елизавета поехала с тяжелым сердцем: переговоры, долгие и тягостные, сети, которые никак не сплетались, усилия, которые никак не могут закончиться успехом…

С Анной Леопольдовной Елизавета не была в сердечных отношениях, но внешне они были любезны. До правительницы доходили слухи об интригах цесаревны, но она мало обращала на них внимания. Ей было не до Елизаветы. Она вся была в заботах. Еще не старая, но уже стареющая, довольно миловидная, царица не находила тепла и ласки в своем собственном доме. Ее муж, герцог, был к ней предельно холоден, хотя неукоснительно выполнял супружеские обязанности. Случалось, что они не разговаривали по нескольку дней, и в постели эти отношения не менялись. Анна Леопольдовна уже давно и самозабвенно влюблена была в австрийского посланника Линара и неукоснительно слушалась его советов. Но и Линар, уезжая в Австрию, предупредил ее — необходимо заточить Елизавету в монастырь, иначе может грянуть беда. Однако Анна Леопольдовна только улыбнулась:

— К чему это? Ведь все равно останется чёртушка…

Так Анна Иоанновна называла молодого голштинского герцога, внука Петра I. Его Анна Леопольдовна боялась больше, чем Елизавету.

Старый интриган и искушенный царедворец Остерман рассказывал ей о странном поведении Лестока, зачастившего к Шетарди, но она прервала его, с гордостью показывая ленточки, собственноручно пришитые ею к костюмчику маленького императора. Впрочем, царица в глубокой тайне готовила событие, которое должно было положить конец честолюбивым надеждам всех претендентов на русский престол, — 9 декабря она хотела короноваться и отныне называться императрицей. Анна Леопольдовна уже поручила Бестужеву составить манифест по этому случаю.

Куртаг был как куртаг — много танцевали, много ели, много играли в карты. Елизавета скучала за картами — у нее, как всегда, не было денег, а проигрыш был неминуем, и она не знала, как оборвать это докучное занятие.

Внезапно Анна Леопольдовна встала сама и поманила Елизавету в уединенную гостиную.

Они уселись на шелковом канапе, и правительница со вздохом прочла Елизавете письмо Линара — он точно, по числам и часам описывал встречи Лестока и Шетарди.

У Елизаветы были свои шпионы во дворце — фрейлина правительницы и лакей герцога Антона-Ульриха — они внимательно прочитывали все письма, приходившие во дворец. И Елизавета знала обо всем. Но переписка Линара с правительницей велась строго секретно не столько от слуг и челяди, сколько от мужа, Антона-Ульриха, и поэтому Елизавета была ошеломлена.

— Боже мой, — горячо принялась она убеждать Анну Леопольдовну, — да пусть скажут Шетарди, чтобы не переступал моего порога, да пусть арестуют Лестока, ах, какой он бесцеремонный наглец, пусть с ним поступят, как он того заслуживает!

Она так горячо предавала своего друга и сообщника, что бросилась на колени перед правительницей:

— Пусть увидит Бог, что я никогда и не думала ни о чем подобном!

Цесаревна так сердечно уверяла Анну Леопольдовну, так искренне залилась слезами, что та не выдержала.