— Кто ты? — едва шевеля губами, сквозь ужас и благоговение прошептала Анастасия Богдановна.

— Из простых я, вдовая, как и ты, а кличут Ксенией Блаженной…

И разом исчезло все: и сияние, голубоватое и сверкающее, и простая женщина в скромном платочке на голове, и чистое голубое небо, такое яркое, что глазам становилось больно.

Анастасия Богдановна вскинулась, обвела взглядом избу. Все было на месте — и лавки, кое-где прикрытые рядном, и длинный стол, отмытый дожелта, и яркое пламя в печи, и Палашка, раздувающая самовар. Даже рукавицы Васьки все еще лежали на лавке, отблескивая морозными капельками. Девчонки возились в углу, пересмеиваясь и перешептываясь, — ничто их не брало.

— Господи милостивый, — дрожащей рукой перекрестилась баронесса, — неужто мне видение было?

— Ночевать где будете, матушка? — тихонько спросил Василий, увидев, что вдова открыла глаза. — Ай в дом почище попроситься, все ж с детьми?

— Погоди, Василий, — отмахнулась Анастасия Богдановна, — спроси-ка хозяина, есть ли тут Покровская церковь?

Оказалось, есть, да не просто церковь, а большой Покровский собор.

— Перегодите тут маленько, — встала вдова, — а я в собор схожу…

Неказистые деревянные домишки, крытые то тесом, то камышовой плетенкой, сменились домами побогаче, кое-где попадались и каменные, забранные тесовыми заборами. Кабаки и лавки широко распахнули двери, невзирая на холод, оттуда тянуло кислым запахом вчерашних щей, капусты и смрадным ароматом спиртного. Деревянные тротуары перемежались большими лужами, утыканными кирпичом и досочками так, чтобы было где поставить ногу, грязная, вся в колдобинах, дорога извивалась между домами, поставленными без всякого плана и только ближе к собору выстроившимися в ровный порядок.

Собор высился над кучей хмурых домов, блестя яркими куполами, свежей побелкой стен и резными широко распахнутыми дверями.

Анастасия Богдановна робко вошла в небольшое пространство церкви, заполненное народом, тихим пением и бесчисленными огоньками горящих свечей. У самой двери примостился седенький старичок с кучей свечек и образков, шейных гайтанов и иконок. Баронесса купила большую свечу и стала тихонько пробираться мимо коленопреклоненных безмолвных фигур… Тихое пение хора сопровождало ее медленные движения, старичок-священник в золотой ризе возглашал молитвенные призывы и молящиеся тихо вздыхали и повторяли многократное «Господи, помилуй» вслед за священником.

Анастасия Богдановна никогда не была особенно набожной, ходила в церковь, когда придется, и теперь с изумлением видела отрешенные и сосредоточенные лица, словно бы погруженные в себя и устремленные к огромной иконе Богоматери, стоящей особняком на простой дубовой подставке. Осторожно прошла вдова к иконе, зажгла свечку и укрепила ее в большом серебряном подсвечнике.

Служба шла своим чередом, а баронесса, вся погруженная в свое недавнее видение, все еще стояла перед иконой, видя и не видя лика Богоматери, держащей на руках ребенка — Сына своего.

И вдруг словно подкосились ноги у вдовы. Она упала на колени перед иконой, подняла взгляд к ее скорбному и тихому лицу, и благодатные слезы потоком хлынули из ее глаз. Богородица глядела на нее, как живая скорбящая матерь. Пламя свечей снизу освещало ее лик, писаный в греческом стиле, руки ее были воздеты до плеч, а младенец смотрел на вдову грустно и серьезно.

— Пресвятая Матерь Богородица, — упала головой на пол Анастасия Богдановна, — заступница, помоги ты мне, спаси, сохрани детей моих, спаси…

Слезы капали из ее глаз на старый истертый коврик перед иконой.