Тьма впереди растаяла в потоке белого света.

— Тока у нас даже больше, чем нужно, — сказал он с чувством сродни гордости домовладельца. — Накопители при солнечных батареях все как один работают, а ведь им полагалось обеспечивать током весь комплекс… Идемте, леди, познакомлю вас с художником, ради которого вы проделали такой путь…

Оттолкнувшись от стены вбок и вверх, он легко скользнул в отверстие — так выныривает из толщи воды пловец — на свет. В мириады качающихся предметов. Марли успела увидеть, что красные пластиковые подметки его потрепанных кроссовок испещрены шрамами белой силиконовой замазки.

И вот она вынырнула за ним, позабыв свои страхи, позабыв о тошноте и постоянном головокружении.

И поняла.

— Бог мой, — выдохнула Марли.

— Едва ли, — откликнулся Джонс. — Хотя возможно, — старины Вига. Жаль, однако, что он сейчас ничего не делает. Тут тогда повеселей.

Что-то проплыло мимо Марли — в десяти сантиметрах от ее лица. Вычурная серебряная ложка, распиленная вдоль на две одинаковые половинки.

Она понятия не имела, сколько времени она уже здесь, как вдруг зажегся и замигал экран. Канули часы? Минуты? Она уже научилась — до какой-то степени — перемещаться по камере, отталкиваясь, как Джонс, ногой от сводов храма. Как Джонс, она хваталась потом за свернутые суставчатые руки автомата — сила инерции разворачивала ее тогда вокруг руки — и повисала там, глядя на проносящиеся мимо в медленном водовороте предметы. Десятки рук, манипуляторов, оканчивающихся щипчиками, буравчиками, ножами, миниатюрной циркулярной пилой, бормашиной дантиста… Все это топорщилось из легированной грудной клетки странного автомата. Прежде это, вероятно, был управляемый по радио конструктор, что-то вроде не нуждающегося в человеке полуавтономного механизма, знакомого ей по видеофильмам детства об освоении космоса. Но этот был приварен к куполу храма. Его ребра вросли в плоть Места, а по куполу геодезика змеились, чтобы войти в него, сотни кабелей и оптоволоконных линий. Две руки, заканчивающиеся деликатными устройствами тактильной обратной связи, были вытянуты.

Мягкие подушечки укачивали незаконченную шкатулку.

Широко раскрыв глаза, Марли смотрела на проплывающие мимо бесчисленные предметы.

Пожелтевшая детская перчатка, граненая хрустальная пробка от какого-то флакона с исчезнувшими духами, безрукая кукла с лицом из французского фарфора, толстая оправленная в золото черная ручка с золотым пером, прямоугольные сегменты перфокарты, мятая красно-зеленая змея шелкового галстука… Бесконечный медленный рой, кружащиеся мелочи, хлам…

Джонс перекувырнулся через голову в этом беззвучном шторме, смеясь, схватился за руку с клеевым пистолетом на конце.

— Когда он работает, мне всегда хочется смеяться. А вот шкатулки всегда навевают грусть…

— Да, — сказала она, — они и на меня навевают грусть. Но печаль бывает разная…

— Вот именно, — Джонс ухмыльнулся. — Но заставить его работать нельзя. Думаю, его приводит в движение дух или душа, во всяком случае, так это объясняет Виг. Он раньше часто сюда приходил. Говорил, что голоса для него тут звучат громче. Но в последнее время они, похоже, говорят с ним повсюду…

Она поглядела на него сквозь чащу манипуляторов. Парнишка был очень грязен, совсем юн — с широко распахнутыми голубыми глазами под торчащей во все стороны шевелюрой каштановых кудрей. Воротник покрытого пятнами серого комбинезона был засален до блеска.

— Ты, наверное, сошел с ума, — сказала она с примесью восхищения в голосе. — Нужно быть совершенно сумасшедшим, чтобы жить здесь…

Он рассмеялся:

— Это Виган безумнее мартовского зайца.