— Нет.

— Но твои… твои песни печальны.

— Мои песни — о времени и расстоянии. Печаль — в тебе. Следи за моими руками. Есть только танец. Вещи, которые ты ценишь, — лишь оболочка.

— Я… я знала это. Когда-то.

Но теперь звуки стали всего лишь звуками, пропал лес голосов за ними, говоривших единым голосом… и Марли смотрела, как совершенными космическими сферами кружатся, улетают шарики ее слез, чтобы присоединиться к забытым человеческим воспоминаниям в храме шкатулочника.

— Понимаю, — сказала Марли какое-то время спустя, зная, что говорит теперь, только чтобы утешиться звуками собственного голоса. Она говорила тихо, не желая будить перекаты и рябь эха. — Ты коллаж кого-то другого. Твой творец — вот кто истинный художник. Была ли это безумная дочь? Не имеет значения. Кто-то доставил сюда механизм и, приварив его к куполу, подключил к следам, дорожкам памяти. И рассыпал каким-то образом все изношенные печальные свидетельства человеческой природы одной семьи, оставив их на волю поэта: сортировать и перемешивать. Запечатывать в шкатулки. Я не знаю другого такого удивительного, такого необычайного шедевра, как этот. Не знаю более многозначного жеста…

Мимо проплыл оправленный в серебро черепаховый гребень со сломанными зубьями. Марли поймала его, как рыбку, и провела оставшимися зубьями по волосам.

На противоположной стороне купола зажегся, запульсировал экран, и его заполнило лицо Пако.

— Старик отказывается впустить нас, Марли, — сказал испанец. — Второй, бродяжка, где-то его спрятал. Сеньор крайне озабочен тем, чтобы мы вошли в сердечники и обезопасили его собственность. Если вы не сможете убедить Лудгейта и того второго открыть шлюз, мы будем вынуждены вскрыть его сами, разгерметизировав тем самым всю оболочку. — Он глянул в сторону от камеры, будто сверялся с прибором или членом своей команды. — У вас есть час.

Глава 32

СЧЕТ НОЛЬ

Бобби вышел из конторы вслед за Джекки и девочкой с каштановыми волосами. Казалось, он у Джаммера чуть ли не месяц, и уже никогда не выполоскать изо рта привкус этого места. Идиотские маленькие глазки утопленных прожекторов смотрят с черного потолка, пухлые кубы сидений из искусственной замши, круглые столы, резные деревянные ширмы… Бовуа сидел, свесив ноги, на стойке бара, на серых блестящих коленях — южноафриканский обрез, рядом — детонатор.

— Как вышло, что ты их впустил? — спросил Бобби у Бовуа, в то время как Джекки усадила девочку у стола.

— Это все Джекки, — сказал Бовуа, — она была в трансе, пока ты сидел во льду. Легба. Он сказал нам, что Дева на пути сюда с этим парнем. — Кто он?

Бовуа пожал плечами:

— С виду наемник. Солдат дзайбацу. Выбравшийся с улицы самурай. Что с тобой произошло, пока ты был во льду?

Бобби рассказал ему о Джейлин Слайд.

— Лос-Анджелес, — задумчиво проговорил Бовуа. — Она все вверх дном перевернет, чтобы добраться до человека, который сжег ее дружка, но брату нужна помощь, забудь об этом.

— Я не брат.

— Думаю, что-то в этом есть.

— Так, значит, мне не нужно пытаться прорваться к якудза?

— А что говорит Джаммер?

— Глухо. Сидит там сейчас и смотрит, как твой «солдат» разговаривает по телефону.

— Звонок? От кого?

— Какой-то бледнолицый с протравкой. Мерзкого вида.

Бовуа поглядел на Бобби, потом на дверь, потом снова на Бобби.

— Легба говорит: соберись с духом и наблюдай… Слишком много неожиданностей и без этих Сыновей Неоновой Хризантемы.