И вдруг снова странное ощущение, — будто кто-то дергает его, Бобби, за рукав. Нет, не совсем рукав, скорее, шевелится где-то в уголке сознания, нечто…

— Сеньор, — сказал ребенок, — в матрице наблюдаются аномальные явления, вероятно, в результате нынешней сверхперегрузки нашей системы. Мы настоятельно предлагаем позволить нам разъединить ваши связи с конструктом до тех пор, пока мы не будем в состоянии установить природу аномалии.

Ощущение стало сильнее. Кто-то скребся где-то на задворках его сознания…

— Что? — поднял брови Вирек. — И вернуться в резервуары? Едва ли это представляется оправданным…

— Вероятность настоящей опасности… — сказал мальчик. Теперь в его голосе появилась некоторая нервозность. Он чуть повел стволом браунинга. Ты, — бросил он Бобби, — лицом на булыжник. Раскинь руки и ноги…

Но Бобби смотрел на цветочную клумбу у него за спиной, где цветы на глазах скукоживались и увядали, трава серела и распадалась в пыль, и сам воздух над клумбой завихрялся мелкими смерчами…. Ощущение чего-то, скребущегося в голове, становилось все сильнее, все настойчивее.

Вирек повернулся и тоже уставился на умирающие цветы.

— Что это?

Бобби закрыл глаза и стал думать о Джекки. Зудящий звук стал громче, вдруг Бобби понял, что это он сам его издает. Он потянулся внутрь себя — звук все еще шел — и коснулся деки Джаммера. «Давай! Иди!» — крикнул он куда-то в глубину сознания, не заботясь, к чему или к кому он обращается. «Давай же!» — он почувствовал, как что-то поддалось, какой-то барьер или преграда, и скребущее ощущение пропало.

Когда он открыл глаза, на клумбе мертвых цветов что-то появилось. Бобби прищурился. Похоже на крест из простого, крашенного белым дерева; кто-то продел перекладины, креста в рукава древнего морского кителя, какого-то поеденного плесенью сюртука с тяжелыми, вычурными эполетами из потускневших золотых косичек, ржавые пуговицы, косички по обшлагам… На фоне белого столба возникла ржавая абордажная сабля, эфесом вверх, а рядом с ней бутылка, до половины наполненная прозрачной жидкостью.

Ребенок резко повернулся, рявкнул пистолетик… И вдруг мальчик опал, сдулся, как проколотый воздушный шар. Шар засосало в ничто, а браунинг заклацал по каменной дорожке, как брошенная игрушка.

— Имя мне, — раздался голос, и Бобби захотелось кричать — он вдруг осознал, что этот голос исходит из его собственного рта, — Самеди. Ты зарубил лошадь моего брата…

Вирек бросился бежать вниз по извилистой дорожке со змеями скамеек, полы огромного пальто развивались за ними, как уродливые крылья. И Бобби увидел, что там его ждал еще один из белых крестов — прямо там, где дорожка заворачивала, чтобы исчезнуть. Тут Вирек, должно быть, тоже его увидел, он закричал, и Барон Самеди, Хозяин Кладбищ, лоа, чьим доменом была смерть, опустился на Барселону холодным темным дождем.

— Что, черт побери, тебе надо? Кто ты? — голос был знакомый, женский.

Не Джекки.

— Бобби, — сказал он, сквозь него пульсировали волны тьмы. — Бобби…

— Как ты сюда попал?

— Джаммер. Он знал. Его дека пришпилила тебя, когда ты заледенила меня в прошлый раз. — Он только что что-то видел, что-то огромное. Никак не вспомнить… — Меня послал Тернер. Он велел передать тебе, что это Конрой. Тебе нужен Конрой… — слыша свой собственный голос, как будто чужой.

Он побывал где-то и вернулся, а теперь он здесь, в скелетообразном неоновом рисунке Джейлин. На обратном пути он видел, как что-то огромное, то нечто, что заглотило их, сдвинулось и стало изменяться.