В следующем письме, отправленном Меншикову 21 августа, Остерман вновь убаюкивал князя уверованиями в добрых чувствах к нему своего воспитанника: «Его императорское величество писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорския высочеством (Натальей Алексеевной, также ненавидевшей Меншикова. – Н. П.) любезно кланяются, а на особливое писание ныне ваша светлость не извольте прогневаться, понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены, а из Ропши, надеюсь, писать будут. Я хотя весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду».

Оба письма свидетельствуют о том, что Меншиков не подозревал о реализации Остерманом своего намерения отправить противника в Сибирь и проявил полную беспечность человека, привыкшего к покорности окружающих. За эту беспечность светлейший дорого заплатил.

У Меншикова оставалась последняя надежда умилостивить императора, и он не преминул ею воспользоваться, отправив к нему письмо, в котором умолял «за верные мои к вашему величеству известные службы всемилостивейшего прощения» и освобождение от ареста; автор письма обещал «мою к вашему величеству верность содержать даже до гроба», более того, он просил освободить себя от всех должностей. Ответа на письмо Александр Данилович не получил. На опального князя посыпались новые угрозы: указ о лишении его всех чинов, об отобрании у него орденов, о запрещении называть в церквях имя невесты императора Марии Александровны Меншиковой, об изъятии у светлейшего большого яхонта.

Таковы были в то время суровые факты политической борьбы – лишить возможности поверженного противника восстановить свою репутацию.

Падение Меншикова вызвало восторг всех, кто испытал на себе его грубость. Цесаревна Анна Петровна писала своей сестре Елизавете Петровне: «Что изволите писать об князе, что ево сослали, и у нас такая же печаль сделалась об нем, как у вас». Феофан Прокопович в письме к одному из архиереев не скрывал своей радости: «Молчание наше извиняется нашим великим бедствием, претерпенным от тирании (Меншикова. – Н. П.), которая, благодаря Бога, уже разрешилась в дым. Ярость помешанного человека, чем более возбуждала против него всеобщей ненависти и предускоряла его погибель, тем более и более со дня на день усиливала свое свирепство. А мое положение было так стеснено, что я думал, что все уже для меня кончено. Поэтому я не отвечал на твои письма и, казалось, находился уже в царстве молчания».

Менее знатный советник Военной коллегии Егор Пашков писал в Москву кабинет секретарю Ивану Черкасову: «Прошла и погибла суетная слава прегордого Голиафа, которого Бог сильною десницею сокрушил; все этому очень рады, и я, многогрешный, славя св. Троицу, пребываю без всякого страха; у нас все благополучно и таких страхов теперь ни от кого нет, как было при князе Меншикове».

Воспрянула духом и первая супруга Петра Великого инокиня Елена, освобожденная внуком из монастырского заточения. В письме к нему она писала: «Хотя давно желание мое было не токмо поздравить ваше величество с восприятием престола, но паче вас видеть, но по несчастию моему по сие число не сподобилась, понеже князь Меншиков, не допустя до вашего величества, послал меня (из монастыря.