|
Тут Диана прервала свое повествование, встала, открыла маленькую шкатулку из тех, за которыми мы сохранили итальянское название stipo, достала шелковый портфель и извлекла оттуда письмо. Бюсси посмотрел на адрес. - «Прекрасной Диане де Меридор», - прочел он. Затем, взглянув на молодую женщину, сказал: - Этот адрес написан рукой герцога Анжуйского. - Ах, - вздохнула Диана, - значит, он меня не обманул. Затем, видя, что Бюсси не решается раскрыть письмо, приказала: - Читайте. Случай сделал вас свидетелем самых интимных событий моей жизни, мне нечего от вас скрывать. Бюсси повиновался и прочел следующее: «Несчастный принц, пораженный в самое сердце Вашей божественной красотой, навестит Вас сегодня вечером, в десять часов, дабы принести извинения за все, что он себе позволил по отношению к Вам. Для его действий, как это он сам понимает, не может быть иного оправдания, кроме неодолимой любви, которую Вы ему внушаете. Франсуа». - - Значит, это письмо действительно написано герцогом Анжуйским? - спросила Диана. - Увы, да! - ответил Бюсси. - Это его почерк и его подпись. Диана вздохнула. - Может быть, и в самом деле он не так уж виноват, как я думала? - пробормотала она. - Кто - он, принц? - спросил Бюсси. - Нет, граф де Монсоро. Теперь наступила очередь Бюсси вздохнуть. - Продолжайте, сударыня, - сказал он, - и мы рассудим и принца и графа. - Это письмо, в подлинности которого у меня тогда не было никаких причин сомневаться, ибо оно полностью подтверждало мои собственные догадки, показало, как и предвидела Гертруда, какой опасности я подвергаюсь, и тем драгоценнее сделалась для меня поддержка неизвестного друга, предлагавшего свою помощь от имени моего отца. Только на этого друга я и могла рассчитывать. Вернувшись на наш наблюдательный пост у окна, мы с Гертрудой не сводили глаз с пруда и леса перед нашими окнами. Однако на всем пространстве, открытом взору, мы не могли заметить ничего утешительного. Наступили сумерки, и, как всегда в январе, быстро стемнело. До срока, назначенного герцогом, оставалось четыре или пять часов, и мы ждали, охваченные тревогой. Стоял один из тех погожих зимних вечеров, когда, если бы не холод, можно подумать, что на дворе конец весны или начало осени. Сверкало небо, усеянное тысячами звезд, и молодой полумесяц заливал окрестности серебряным светом; мы открыли окно в комнате Гертруды, думая, что за этим окном наблюдают, во всяком случае, менее строго, чем за моим. Часам к семи легкая дымка, подобная вуали из прозрачной кисеи, поднялась над прудом, она не мешала нам видеть, может быть, потому, что наши глаза уже привыкли к темноте. У нас не было часов, и я не могу точно сказать, в котором часу мы заметили, что на опушке леса движутся какие-то тени. Казалось, они с большой осторожностью, укрываясь за стволами деревьев, приближаются к берегу пруда. Может быть, мы в конце концов решили бы, что эти тени только привиделись нашим утомленным глазам, но тут до пас донеслось конское ржание. - Это наши друзья, - пробормотала Гертруда. - Или принц, - ответила я. - О, принц, - сказала она, - принц бы не прятался. Эта простая мысль рассеяла мои подозрения и укрепила мой дух. |
