Словцо, которое я ей высказал в ответ, было тоже довольно грубоватым. Мы и любили, и презирали друг друга одновременно. Но после того, как она измывалась над Клариссой, от моей любви почти ничего не осталось, ее лицо уже не казалось божественным — я не мог забыть отталкивающий лик ее души.

— Как я тебя ненавижу! — она скрежетнула зубами.

— Не больше, чем я тебя, — огрызнулся Рауль.

— Ты не забыл, что между Клариссой и Жозефиной Бальзамо еще не все окончено?!

— Но между Клариссой и Раулем д'Андрези — тоже, — добавил он.

— Жалкое ничтожество! — бросила она. — Ты заслуживаешь револьверной пули.

— Э-э, нет, Жозефина, сейчас я для тебя — особа священная и неприкосновенная. Я тот самый господин, который даст тебе миллиард. Ты можешь меня убить, но тогда миллиард уплывет из-под очаровательного носика дочери Калиостро! Ты должна оберегать меня, ибо каждая клеточка моего мозга таит для тебя огромное богатство. Стань на колени и сдувай с меня пылинки, Жозефина, это будет самое лучшее.

Он открыл окно и глубоко вздохнул:

— Боже, как здесь душно, к тому же Леонар весь пропитался вековой затхлостью. Скажи ему, Жозефина, чтобы он, наконец, выпустил из своих лап револьвер.

Она топнула ногой:

— Довольно болтовни! Приступай к делу!

— Как ты нетерпелива! Я должен прийти в себя, убедиться, что Кларисса в полной безопасности и твои когти ей больше не грозят. Ну а кроме того…

— Что еще?

— Кроме того, не думаешь ли ты, что я способен в пять секунд решить задачку, над которой вы бились долгие годы?

Она была поражена:

— Ты хочешь сказать…

— Ну да. Мне нужна небольшая передышка.

— Для чего?

— Чтобы сосредоточиться и разгадать секрет.

— Значит, ты его еще не знаешь?

— Нет, клянусь тебе.

— Ты солгал!

— Не надо громких слов, Жозефина!

— Но ведь ты дал клятву!

— Я и не отказываюсь ее исполнить. Но я не говорил, что знаю истину, я поклялся в том, что открою ее. Дайте же мне сосредоточиться! Прошу тишины! И пусть Леонар перестанет играть с револьвером, это меня раздражает.

А ее до крайности раздражал вызывающий, насмешливый тон Рауля. Но угрожать ему было бы глупо и бесполезно, и она сказал с нарочитым смирением:

— Все будет сделано, как пожелаешь. Я ведь хорошо знаю: ты всегда держишь слово.

В ответ на что он растроганно сказал:

— Не могу устоять перед твоей кротостью… Итак, приступим!…

Он извлек из бумажника карандаш и визитную карточку, на обороте написал латинскую фразу: «Ad lapidem currebat olim regina».

— Что за испорченная латынь! Такую в средние века называли «кухонной» латынью. Будь я на месте этих славных монахов, придумал бы что-нибудь оригинальнее. Ладно, допустим, королева бежала к камню. Что же из этого следует? Засеки время, Жозефина!

Он больше не шутил. В течение нескольких минут сидел с отрешенным видом, и глаза его, устремленные в пустоту, свидетельствовали о напряженной работе мысли. Жозина смотрела на него, заранее восхищаясь, полностью доверяя его уму.

— Ты догадался, не так ли? — спросила она, когда Рауль рассеянно улыбнулся ей.

Связанный Боманьян прислушивался беспокойно и внимательно, на лице его был написан вопрос: неужто и в самом деле удивительная тайна наконец разгадана?

В молчании прошло еще несколько минут.

— Вся эта история, все эти сокровища, сокрытые в межевом камне… Все это причудливо и… прекрасно. В этом есть высокая и наивная поэзия! — Он помолчал, а потом заявил: — Жозина, средневековые монахи были дурнями.