— Ты и правда собралась в Бостон? — спросил он.

— Конечно, — ответила Ким. — Вчера я решила снова съездить в Гарвард попытать счастья. Я нашла еще одно письмо, где упоминается пресловутое свидетельство. Там есть и нить, за которую можно потянуть, чтобы распутать весь клубок.

— Желаю удачи, — напутствовал ее Эдвард. — Радости тебе.

Он поцеловал ее и вернулся в лабораторию, даже не поинтересовавшись, что именно удалось Ким найти в последнем письме.

Ким шла к коттеджу, испытывая странную пустоту от слишком сердечных излияний сотрудников лаборатории.

Может, с ней самой что-то не в порядке? Когда они вели себя отчужденно и высокомерно, ей это не нравилось. Теперь они общаются с ней по-дружески и на равных, а она опять недовольна. Может быть, ей вообще невозможно угодить?

Чем больше Ким размышляла о своей реакции на эту перемену, тем яснее осознавала, что ее недовольство вызвано их новоприобретенной одинаковостью. Когда она увидела их впервые, они поражали каждый своей неповторимой индивидуальностью, эксцентричностью и даже причудами. Теперь же все они слились в одну дружелюбную, но совершенно аморфную массу, начисто лишенную всякой индивидуальности.

Переодеваясь для поездки в Бостон, она не могла отделаться от мыслей о том, что происходит в имении. Она осознала, что чувство неудобства, то самое внутреннее беспокойство, которое погнало ее к Элис, продолжало усиливаться.

Зайдя в гостиную, Ким остановилась под портретом Элизабет и вгляделась в женственное, но исполненное силы лицо своей прапрабабушки. Оно отличалось какой-то безмятежностью и отсутствием признаков тревоги и неуверенности. Ким подумала о том, испытывала ли когда-нибудь Элизабет чувство такой беспомощности, как она.

Ким села в машину и поехала на станцию. Всю дорогу Элизабет не выходила у нее из головы. Внезапно она подумала, что между внутренним миром Элизабет и ее собственным существует удивительное сходство, несмотря на трехсотлетнюю пропасть, разделявшую их. Элизабет жила в постоянной опасности индейского набега, а она, Ким, живет с ощущением совершающегося рядом преступления, жертвой которого она может стать в любую минуту. В те далекие времена люди находились под дамокловым мечом таинственной и страшной оспы. Теперь ее место занял не менее ужасный СПИД. Во времена Элизабет общество задыхалось в тисках воинствующего пуританского материализма. Теперь же стабильность времен «холодной войны» сменилась наступлением дробящего общество национализма и угрожающего цивилизации религиозного фундаментализма. В те далекие времена роль женщины была приниженной, а положение ее неустойчивым. В этом отношении ничего не изменилось за последние триста лет.

— Чем больше меняются вещи в этом мире, тем больше они остаются теми же, — вслух произнесла Ким.

Интересно, подумала Ким, имеют ли все эти подобия и параллели какое-нибудь отношение к тому посланию, которое, по мнению Ким, Элизабет силится передать ей через столетия? Она с содроганием подумала о том, не ожидает ли и ее судьба Элизабет. Может быть, именно об этом та изо всех сил старается предупредить Ким? Может быть, это действительно предупреждение?

Настроение Ким стремительно портилось. Она попыталась сознательным усилием прекратить эту навязчивую умственную жвачку. Ей это удавалось до тех пор, пока она не села в поезд. Все мысли и переживания вновь вернулись.

— О Господи, — простонала Ким, чем вызвала немалое замешательство у сидящей рядом женщины, которая с подозрением взглянула на нее.

Ким стала смотреть в окно. Она ругала себя за то, что так неосмотрительно выпустила на волю свое буйное воображение. В конце концов, разница между жизнью Элизабет и Ким была существенно большей, чем любое сходство между ними.