К сожалению, он прав. Лифт была слишком голодной, чтобы сотворить хоть немного потрясности, и потому ничем не отличалась от обычного ребенка-попрошайки. Но она все равно не двигалась с места. Пока что.

«Люди никогда не слушают». А Лифт слушает? Обычно слушает, разве нет? И вообще, какое дело этой маленькой беспризорнице?

Сунув руки в карманы, Лифт начала пробираться по запруженной толпой улице, уворачиваясь от случайных рук, так и норовящих хлопнуть или стукнуть. Здесь странно поступали с деньгами – нанизывали сферы на длинные нитки, даже если держали их в кошелях. И во всех сферах, которые она видела, для этого были просверлены отверстия. А если нужно отсчитать точную сумму? Придется снимать всю связку, а потом нанизывать обратно?

По крайней мере, сферами пользовались. Дальше к западу пускали в ход обычные обломки самосветов, иногда заключенные в стекло. Голод побери, как же легко они терялись.

Когда она теряла сферы, все просто съезжали с катушек. Непонятное отношение к деньгам. Все слишком беспокоились о том, чего нельзя съесть, хотя, насколько понимала Лифт, именно в этом и заключался смысл использовать сферы, а не что-нибудь полезное, например, мешки с едой. Если обмениваться одной едой, все просто съедят свои деньги, и куда тогда скатится общество?

Приютом «Свет Таши» оказалось угловое здание на перекрестке. Фасад, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет, выходил на оживленную улицу квартала переселенцев, другая сторона – к широкому переулку. В каменных стенах переулка располагались ряды сидений – полукругом, словно в театре, правда, с разрывом в центре, чтобы можно было пройти дальше. Переулок тянулся довольно далеко, но выглядел не столь запущенным, как многие другие. У некоторых лачуг даже имелись двери, а доносившиеся звуки отрыжки казались едва ли не изысканными.

Уличные мальчишки предупреждали, чтобы она не совалась через главный вход. Тот предназначался для чиновников и состоятельных горожан. Оборванцам полагалось заходить со стороны переулка, поэтому Лифт миновала каменные скамьи маленького амфитеатра – там сидело несколько стариков в шиквах – и постучала в дверь. В камне над входом виднелись буквы, выкрашенные в золотой и красный цвета, но прочитать их она не могла.

Дверь открыл юноша с широким плоским лицом, какое бывает, по наблюдениям Лифт, у родившихся не такими, как все. Он окинул ее взглядом и указал на скамьи.

– Сядь там. Еда будет позже.

– Насколько позже? – спросила Лифт, уперев руки в бока.

– А что? Опаздываешь на деловую встречу? – Юноша улыбнулся. – Сядь там. Еда будет позже.

Она вздохнула, но уселась возле болтающих стариков. Такое впечатление, что жители еще более убогих трущоб пришли сюда, на открытое пространство у входа в переулок, чтобы спокойно посидеть и подышать свежим воздухом.

Солнце клонилось к закату, расселины все глубже погружались в тень. Неоткуда взять сферы, чтобы освещать дома ночью. Скорее всего, горожане лягут спать раньше обычного, как это часто бывало во время Плача. Лифт сжалась на скамье, Виндль свернулся рядом. Она уставилась на дурацкую дверь дурацкого приюта. Дурацкий желудок урчал.

– Что с юношей, который открыл дверь? – спросил Виндль.

– Откуда я знаю? – ответила Лифт. – Некоторые просто рождаются такими.

Она ждала на ступенях, прислушиваясь к болтовне и хихиканью ташиккцев из трущоб. Немногим позже в переулок прокралась какая-то фигура – похоже, женщина, вся закутанная в темную ткань. Настоящие шиквы так не оборачивали. Может, чужестранка пытается скрыть, кто она на самом деле.

Женщина громко всхлипывала, держа за руку крупного ребенка лет десяти-одиннадцати. Она подвела его ко входу в приют и крепко сжала в объятиях.

Мальчик слепо таращился перед собой, пуская слюни. На его затылке виднелся шрам, почти заживший, но все еще красный и воспаленный.