|
где незадолго до этого была найдена огромная мраморная скульптура Ники, украшающая ныне одну из парадных лестниц Лувра. Французы сосредоточили свое внимание на двух крупных святилищах солнечного бога Аполлона—Делосе и Дельфах. Богатейшее собрание надписей и скульптуры стало наградой за их труды. Немцы систематически, метр за метром, исследовали Альтис—священную рощу «царя богов и людей» Зевса Олимпийского. Не сидели сложа руки и греки, копавшие неподалеку от Афин святилище Элевсина, знаменитое в древности своими мистериями, и Эпидавр — одновременно храмовый комплекс Асклепия и санаторий, куда прибывали за исцелением страждущие паломники со всех концов эллинской ойкумены. Чуть позже принялись исследовать и античные города в Греции и Малой Азии. Все эти раскопки дали огромное количество прекрасных в художественном и чрезвычайно важных в научном отношении находок. Но ведь ни единому искателю древностей, будь то археолог, архитектор или просто любитель-меценат, не приходило тогда и в голову вонзить свою лопату или кирку в один из «доисторических» холмов, заложить траншею или раскоп на вершине даже всем уже известного акрополя «героического» века греческой истории. Да, именно Шлиман явился Колумбом археологии бронзового века Греции и Малой Азии, причем Колумбом, открывшим— неведомо для себя самого—сразу две Америки. Вряд ли он сознавал, освобождая от наслоений стены Трои II, что тем самым приоткрывает завесу над «догомеровской» эпохой Ш тысячелетия. Переворот в умах, совершенный Шлиманом, нашел лучшее отражение в том, что еще при жизни его, когда вовсю бушевали жаркие дебаты вокруг троянских и микенских находок, нашлись археологи, отважившиеся пойти по его стопам. Уже в конце 70-х годов гробницы, подобные микенским толосам, были раскопаны в Аттике, неподалеку от Афин—в Спате и Мениди. В 1888 году греческий археолог Цунда открыл в Вафио, на юге от Спарты, купольную гробницу, подарившую новые шедевры ахейского искусства. Кто знает, может быть, именно в тот момент, когда троянскими сокровищами, выставленными в Саут-Кенсингтон-ском музее, любовался молодой Артур Эванс. он решительно загорелся идеей раскопать знаменитый Кносский дворец. Ту мечту, которую Шлиман лелеял последние годы, удалось воплотить английскому археологу, уже далеко не такому беспомощному— не только открытия, но и заблуждения Шлимана многих многому научили. Кносский дворец, как бы оправдывая древние предания, открылся подлинным лабиринтом: бесчисленные помещения, лестницы, переходы, залы, галереи, световые колодцы, дворики, кладовые, ванные комнаты. Но «дворец Миноса» оказался и сущим археологическим лабиринтом — весь его огромный комплекс на протяжении столетий неоднократно перестраивался, разрушался пожарами и землетрясениями, воздвигался вновь. И надо сказать, что новый Тезей с честью выбрался из этого лабиринта, при этом «нитью Ариадны» во многом послужила ему та раскопочная методика, которая была разработана Дёрпфельдом и другими археологами. Великолепный тронный зал, удивительные красочные фрески, ярко расписанные сосуды, украшенные тонкой резьбой геммы и печати из Кносса известны теперь всему миру. Сам дворец стал великолепным материалом для изучения истории, политического и социального устройства и экономики Крита. Но и у Эванса нашелся недавно свой бёттихер под говорящей фамилией Вундерлих, который предложил поистине «удивительную» теорию: Кносский дворец—это огромная усыпальница. своего рода колумбарий. |
